Туда мы двигались налегке, и то с трудом, а назад — тащили большущего немца, этак килограммов на девяносто… Он все время задевал своими сапожищами за деревца, за ветки, и мы не столько радовались, сколько нервничали.
Сначала раненый стонал, а потом несколько раз повторил: камрад, камрад… И все. Гаврилко с негодованием отметил:
— Какой я тебе камрад?! Ты — фашист, а среди нас нет камрадов. Гитлер твой камрад!
Однако наши мытарства с пленным продолжались недолго. Вскоре он перестал стонать. Мы почувствовала что гитлеровец обмяк и вроде стал еще тяжелее. Положили его на слег, проверили пульс. Не прощупывается. Минут десять отдохнули и снова проверили пульс. Картина — та же.
— Жаль… Сколько сил на него ухлопали, а так ничего и не узнали, — вздохнув, сказал Гаврилко.
Полевую сумку убитого офицера мы сдали в штаб батальона. Как рассказали нам потом, на его карте были нанесены пулеметные точки батальонов нашей бригады. Прячем нанесены очень точно! За каких-нибудь тридцать минут все они были переброшены на новые позиции.
У нас уже стало хорошей традицией — проводить перед боем комсомольское собрание. Вот и в то утро вызвал меня к себе лейтенант Чуклин: расспросил, кто из комсомольцев отличился в последних сражениях, поинтересовался, все ли имеют поручения.
— Завтра нашей роте предстоит выполнить ответственное боевое задание, — сказал он. — Надо будет провести сегодня комсомольское собрание.
Продолжались такие собрания обычно не больше двадцати-тридцати минут. Помню, в полковой школе согласно Уставу ВЛКСМ и нашим планам собрания устраивались в учебных ротах один раз в месяц. На фронте же обстановка внесла коррективы: за месяц мы провели в своей роте пять комсомольских собраний.
Почти перед каждым ответственным боем мы собирались, выслушивали сообщения командира роты о наших задачах, принимали конкретные решения. Я убедился в том, что эти собрания очень полезны: ведь когда человек осведомлен о цели, которая стоит перед ротой, он четко настроен на то, чтобы получше ее выполнить. С собраний бойцы уходили морально подготовленными, получившими внутренний заряд. А это так важно в сражении!
На том собрании лейтенант Чуклин назвал героев последних боев: сержанта Шнейдерова, рядовых бойцов Бабича, Кузнецова, моего второго номера Гавриила Шевченко, С негодоваванием говорил он о пулеметчике, который уснул в окопе на переднем крае и даже не слышал, как проверяющий подошел к нему и забрал пулемет.
— Это же позор! — справедливо возмущался командир роты. — Вспомните эпизод из кинофильма «Чапаев»: часовой уснул — и трагические последствия неизбежны… У нас могло бы случиться такое же, пройди к траншеям переднего края не проверяющий, а фашист…
И лейтенант еще раз призвал всех быть бдительными: ведь враг делает вылазки с целью захвата «языка».
— В третьем батальоне немцы выкрали из траншеи бойца, — сообщил с горечью Чуклин. — Они тщательно изучают нашу оборону, расположение огневых точек. Очень хорошо изучают…
На собрании выступило шесть человек. От имени своих товарищей они дали слово выполнить любую задачу, которая будет перед ними поставлена.
* * *
Наша рота вышла, чтобы занять исходные рубежи. Двигались по небольшой балочке, заваленной полуметровым слоем снега. Эта местность недавно была отвоевана у врага. Кругом лежало много убитых фашистов, на них сидели алчные вороны.
Шли мы и думали: ну, что тебе, гитлеровец, нужно было на чужой земле? Зачем пришел на нее? Ты и нашу жизнь разорил, и сам погиб. Такая же судьба ожидает остальных завоевателей: пусть не сегодня, так завтра. Конец — один!
В мыслях, в раздумии я и не заметил, как мы одолели несколько километров, подойдя к какой-то деревушке. Вся она сожжена, только высятся черные трубы… На подступах к бывшей деревне командир роты поставил задачу и рассказал о тактике ведения боя. Мы тут же применили ее на деле.
Значит, впереди движется наш первый взвод. Затем он ложится и открывает огонь. Второй, идя развернутым строем, опускается на колени позади первого, примерно в семидесяти-восьмидесяти метрах. Третий, следующий на таком же расстоянии от второго и идущий тоже развернутым строем, останавливается и открывает огонь стоя.
Такую тактику ведения боя мы изучали еще перед отправкой на фронт. На учениях она вроде была хороша: создавался плотный огонь, исключалась возможность поразить выстрелами своих.
Почему же на учениях такой прием казался эффективным?
Да потому что по нас, наступающим, никто не стрелял: бой велся с условным противником.