— Вера, что ты делаешь?
— Молекулы ловлю, — серьезно ответила она.
…В третьем классе мы закончили таблицу умножения. Петя Омельяненко, симпатичный малыш с черными кудрями, огорчился:
— Что же теперь нам делать? Уже всю таблицу умножения выучили!
…В четвертом классе у нас был заядлый курильщик — Ваня Шалуха. Учитель М. П. Василиненко иногда делал «ревизию» его карманов, а найдя там табак, вызывал в школу отца. И вот Ваня, чтобы у него больше не отбирали махорку, стал прятать ее перед уроками во дворе школы, в песок.
Но как-то пошел дождь. Табачок явно пропадал… И Шалуха начал плакать. Учитель спросил его, в чем дело.
— Живот болит! — заныл Ваня.
— Ну, выйди во двор.
Тот только и ждал этого: даже не оглянувшись и проявив полную беспечность, он стал отрывать в песке пачку махорки. Тут-то его и застал заведующий школой. Ну и досталось же парню потом от отца!
…Во время большой перемены Миша Шевченко залез на высокую вербу. Туда залез, а назад спуститься не может: сучок зацепился за заплату штанов, и как ни силился Миша, слезть с дерева не мог. Уже и звонок прозвенел на урок, а он все сидит.
Никто из учащихся, конечно, не сказал об этом учителю, и только за несколько минут до конца урока тот сам заметил, что Миши нет в классе.
— Куда же делся Шевченко?
— А это его дерево не отпускает за то, что он забирает из гнезд и выпивает птичьи яйца, — серьезно сказала та самая Вера Скорик, что ловила в классе молекулы. И показала пальцем в окно.
Урок закончился на несколько минут раньше, и все мы побежали к Мишутке. Он почти целый час просидел на вербе, изнемог, держась руками за толстый шершавый ствол, и испуганно плакал. Снял его «с якоря» Петя Омельяненко, лучший верхолаз школы, который легко взбирался даже на самую верхотуру телеграфного столба…
Школа — это хорошо. Но кто из учащихся не мечтал о летних каникулах!
До войны сельские ребята не знали, что такое пионерские лагеря: в селе для детей любого возраста находилось дело. Уже шести-семи лет нас оставляли дома на хозяйстве, и мы вели его исправно: дать курам зерна, налить воды в корытце, нарвать травы для кроликов — привычное дело.
А в десять-двенадцать уже выполняли работы, которые планировались колхозом: собирали на свекловичных плантациях жука-долгоносика, рвали листья шелковицы для кормления тутового шелкопряда, собирали ромашку, полынь, горицвет, сушили эти целебные павы и сдавали их в аптеку.
Я очень любил собирать травы. Они росли на лугу, степи, в балках. Куда ни посмотришь — зелень, а воздух кажется сладким. Вроде не дышишь, а пьешь его как парное молоко… Играют на своих миниатюрных скрипках кузнечики, поют птицы.
Найдешь, бывало, в густых зарослях птичье гнездо, в нем — маленькие желторотые малыши. Но вот прилетает птица-мать с насекомыми в клюве, видит людей у гнезда и начинает жалобно причитать, то взлетая, то садясь на землю, то подлетая к нам. Мы отходим в сторону и, затаив дыхание, наблюдаем, как пичужка, спикировав на гнездо, кормит своих детенышей.
Случалось, находили мы в зарослях трав зайчишку. Маленький, несмышленый, он даже не убегает. Возьмешь его в руки, погладишь, полюбуешься — и выпустишь на волю. А он стрекача и не задает: отбежит десяток метров, устроится под кустиком, опустит ушки и сидит. Беспечно! Доверчиво!
Однажды я принес домой маленького зайчонка. Вначале кормил его молоком, а когда он подрос, давал ему зерно, листья акации и вербы, морковку, свеклу…
Жил зайчишка вместе с кроликами в сарае, быстро вырос и резко выделялся среди своих длинноухих собратьев. Дверцы в сарае были низкими, но через них кролики все же не могли перескочить. А вот моему найденышу они не послужили препятствием: однажды он исчез. Через дорогу ведь от нашей хаты — раздольная степь. Туда, наверное, и ускакал ставший уже взрослым заяц.
В десять-двенадцать лет нам доверяли и прополку посевов на массивах озимой пшеницы, отведенных для сбора семенного зерна: ножницами мы срезали ржаные колосья, которые были выше пшеничных и хорошо выделялись на общем фоне.
А еще мы работали водоносами: в них особенно нуждались люди в период уборки урожая. В степи — жарынь, работа — тяжелая. Комбайнов тогда еще не было, косили жатками-«лобогрейками». За ними шли вязальщики снопов, они спешили: до следующего захода жатки надо обязательно связать все скошенное в снопы и убрать в сторону, иначе лошади притопчут копытами.
Водонос шел всегда против движения жатки. В одной руке — полведра холодной воды, в другой — кружка. Угощаешь водой разомлевшего косца или раскрасневшихся от жары вязальщиц, видишь, с каким наслаждением они пьют, и радостно становится на сердце от того, что сделал приятное людям, которые заняты таким важным делом: уборкой урожая.