Все это каждый из нас уже не раз носил. Но то было на занятиях в течение лишь нескольких часов, к тому после хорошего ночного отдыха. Тогда этот груз не был тяжелым. Теперь же он, казалось, был совсем другим, давя на плечи многопудовыми гирями.
И тут я сам увидел, что человек может спать на ходу. Да, именно увидел: боец уходил в сторону от строя Через несколько минут он просыпался и вставал на прежнее место.
Было подобное и со мной. Двое суток я держался, а на третьи почувствовал слабость и уснул во время движения. Сквозь сон слышу, что тяжелее стало идти, — дорога ведь не протоптанная, не то, что идешь в строю. Проснулся и удивился: передо мной никого нет, лишь бесконечное снежное поле. Посмотрел направо — та же картина. Что за наваждение! Повернул голову налево — и увидел покачивающуюся длинную колонну своей роты.
Встал я в строй, а Степан, слегка хлопнув меня по плечу, сказал:
— Ну, выспался? Что тебе снилось?
Потом и Степан несколько раз отклонялся от строя, засыпая на ходу.
Особенно тяжело было подниматься после привалов. Некоторые бойцы вообще не могли встать на ноги. И лицо снегом им натирали, и тормошили, и за ноги дергали… Лежит, как неживой! Тогда брали его под руки и вели. Постепенно боец просыпался и дальше уже двигался сам.
Прошли мы около шестидесяти километров и у маленькой деревушки Александровки Ленинградской области прямо с марша, уставшие, выбивающиеся из последних сил, вступили в бой: потребовала обстановка — фашисты то и дело атаковали, а народа не хватало.
Это было на рассвете. В небо взлетели осветительные ракеты, виднелись четкие пунктиры трассирующих пуль, через наши головы пролетали с пронзительным свистом снаряды и, падая в чаще леса, который остался позади нас, тяжело ухали.
Уже было почти светло. Рассеялась утренняя дымка, но по-прежнему пролетали снаряды, строчили пулеметы и автоматы.
Я подумал: где же фронт, и что он вообще представляет? Только я об этом подумал, как вдруг шедший рядом со мной второй номер Иван Рыбальченко, парень из Ростова, схватившись за живот, упал как подкошенный на снег. Я наклонился к нему, начал шевелить. Бесполезно: он был мертв — разрывные пули попали в живот. Теперь мы все поняли — это уже фронт.
Потом, в сорок третьем — сорок пятом годах, когда позади были бои под Ленинградом и Сталинградом, на Курской дуге, в Белоруссии, Польше, Восточной Пруссии, когда довелось побывать под бомбежками и обстрелами, преодолевать минные поля, форсировать реки, пройти через санбаты и госпитали, я и мои боевые побратимы стали уже настоящими солдатами, уже умели воевать.
Тогда же, в сорок первом, мы были лишь богатые душевными порывами юноши и бедные опытом бойцы. Все нужное для ведения войны — практика, знание своего маневра — появилось с годами. Каждый из нас потом прошел такие университеты, что с кафедр военных академий мог бы выступать! А тогда…
Тогда мы оставили Ивана Рыбальченко санинструктору, а сами прошли какой-нибудь десяток шагов и услышали частые вздохи снарядов и мин.
Командир взвода Андрюхин приказал нам залечь и открыть огонь по атакующему врагу. Вместо Ивана Рыбальченко он назначил моим вторым номером Олега Соловьянчука. Короткими и длинными очередями стрелял я из своего пулемета по фашистам. Те же — стреляли в ответ.
Обидно было, что нас не поддерживали ни артиллерия, ни минометчики. Враг сыпал и сыпал на наши головы мины, а мы отбивались одним только личным оружием.
Благо, что нас было много — полностью укомплектованная рота, в которой насчитывалось 180 человек. По стольку же было и в остальных двух ротах нашего третьего батальона. Поэтому мы создали такой плотный, массированный огонь, что фашисты не смогли продвинуться ни на метр.
Они усилили минометный обстрел. Одна из мин разорвалась в двух метрах. А мы даже окопаться в снегу не успели! Соловьянчука, который заряжал диски и подавал мне, осколком ранило в правую ногу. Мелкие осколки изрешетили мой маскхалат, шинель, валенки, несколько небольших осколков впились в ноги… Я, волоча собой пулемет, быстро сполз в воронку. Соловьянчука на плащ-палатке санитарка потянула в лес, что был позади нас. Теперь я сам и диски заряжал, и стрелял…
Только приподнялся, чтобы достать диск, как почувствовал удар по каске. Прижавшись ко дну воронки, я снял примерзшую к шапке каску и увидел на ней след203
пули: она царапнула краску на самой макушке и сделала небольшую вмятину.
Минут через двадцать после того, как унесли Соловьянчука, ко мне подполз Донец и сказал, что командир взвода назначил его вторым номером. Теперь пошло веселее: Степан заряжал диски, подавал мне, а я бил и бил. Наша рота, наверное, часа три вела беспрерывный огонь. Но вот не стало патронов, и мой пулемет онемел.