Но о них думали. Высшее военное начальство, учитывая, что от переднего края до станции — около шестидесяти километров, и что преодолеть их раненым, даже на транспорте, — нелегкое дело, позаботилось о том, чтобы они в пути имели возможность хоть немного обогреться. Поэтому через каждые пятнадцать-двадцать километров были созданы обогревательные пункты: в лесах или в чудом уцелевших в прифронтовой зоне деревнях.
Пункты в лесах представляли собой брезентовые палатки, в которых горела печка, на земле лежало сено, на нем и отдыхали бойцы. За маленьким столиком сидели медики — фельдшер, медсестра, санитарка. В деревнях же такие пункты размещались в просторных домах, в которых всегда было тепло и даже относительно уютно.
Меня с группой других раненых завезли на один из обогревательных пунктов, который находился в лесу. Перевязали рану, дали ломтик хлеба с маслом и большую кружку слабо заваренного, но горячего чаю. Сразу же по всему телу разошлась приятная теплота.
— Ну а теперь полежите с полчаса на сене, отдохните — и дальше в дорогу, — сказал военный фельдшер. Такой молоденький, что еще и не брился, о чем свидетельствовал густой нежный пушок, видневшийся под носом, на подбородке, на щеках.
Всех лежащих регистрировали: записывали в большой — будто школьный — журнал. Фамилию, имя и отчество, место рождения, в какой части служил… Когда я сказал, что родом из Головковки Новопражского района Кировоградской области, медсестра, которая вела записи, удивилась:
— Часа три назад у нас уже побывал один из Головковки Новопражского района!
И, пролистав несколько листков назад, прочитала:
— Лейтенант Проквас Федор Иванович. Знаете такого?
— Это мой однокашник. Вместе учились в школе.
— Вот видите! Чуть было не свиделись…
Она минуту помолчала, а потом произнесла:
— Десятого февраля здесь произошла одна встреча. Сколько жить буду — никогда она не забудется!
И, поднеся нам по второй кружке горячего чаю — на этот раз уже без сахара, — рассказала о той встрече.
…Привезли к ним раненного в лицо майора. Мелкие осколки изрешетили его щеки, лоб, рассекли подбородок, губы. Один из них вонзился в глаз. Вся голова, все лицо были забинтованы, виднелся лишь один здоровый глаз. С помощью медсестры майор с большим трудом выпил пол кружки чаю, потом его перевязали, и он прилег на сено, протянув озябшие ноги поближе к печурке.
Вскоре прибыли еще несколько повозок с ранеными: кого внесли, кто сам вошел…
Среди них оказался один паренек — тонкий, как стебель, сержант. На бортах шинели — по два треугольника и эмблема пехотинца. Нежное, похожее на девичье лицо: пухлые губы, большие голубые глаза и еле заметные белые брови. Ранен был паренек в обе руки — их подвесили на бинтах.
Начала сестра регистрировать. Попросила и сержанта назвать фамилию, имя, отчество. И только он сказал «Туликов Виталий», как мгновенно подскочил лежавший у печки майор. Подбежал к сержанту, начал его обнимать. А тот сначала было отшатнулся, а потом — даже по одному глазу, по фигуре! — узнал в майоре своего отца и заплакал.
Потекли слезы и у майора. Ему хотелось назвать сына, по он не мог этого сделать и ранеными губами с трудом произносил только первый слог его имени «Ви… Ви… Ви…» Сын же хотел обнять отца, но не смог поднять рук, хотел поцеловать его, но лицо майора было все в бинтах.
И Виталий поцеловал отца в плачущий глаз, прильнул щекой к его окровавленным повязкам и так и остался стоять в объятиях больших, крепких рук.
Смотрели на эту сцену медики, смотрели раненые, и слезы текли и текли из их глаз. Сестра налила Виталику чаю, но он, потрясенный, стал отказываться. Тогда отец посмотрел на сына ласковым глазом, с трудом выдавил из себя: «Ви… Ви…» и строго погрозил пальнем: пей, мол, надо согреться на дорогу. И парнишка послушался отца, как в детстве, и стал пить.
А тот, достав из кармана конфеты-подушечки из командирского доппайка, завернутые в потертую газету, начал угощать ими и сына, и медиков, и всех раненых.
Потом за майором прибыла легковая машина, и они с Виталием уехали на железнодорожную станцию…
Отправился в путь и наш санный обоз. Очередная остановка была на обогревательном пункте, размещавшемся в крайнем домике небольшой деревушки. Здесь я, уже не ожидая ни регистраций, ни чаю, сразу же навел справки о Федоре Проквасе.
Медсестра нашла эту фамилию в своем журнале и сказала, что догнать его вряд ли удастся: часа три или четыре, как его вместе с другими ранеными отправили в Малую Вишеру.