Донец, лежа у пулемета, основательно продрог, и я сменил его. Теперь он, по моему примеру, сто раз присел, чуть пригнувшись, чтобы не стукнуться головой о крышу, немного походил, размялся. А потом, поставив коробку для пулеметных дисков торцевой стороной, он сел на нее и, сняв варежки, стал хукать в руки.
— Я вот что тебе еще скажу: мысли и слова мои лучше всего время проверит. Вот если бы сейчас кто-нибудь взял и записал все, что я говорю, а потом, после войны, когда придет победа — повторяю, в победу я верю, но праздновать ее будут без нас с тобой, — чтобы прочитали эти мои слова. Наверняка сказали бы: из Головковки, что на речке Бешке, было два юных пулеметчика — из них, Иван Братченко, был первым номером, а вторым номером у него — Степан Донец. Так вот, этот самый Степан — кудесник и пророк: через толщу времени он безошибочно видел будущее, предсказывал судьбу.
— Никогда не думал, что вторым номером у меня кудесник и пророк… Но дело не в этих твоих сомнительных качествах. Дело в другом. Если говорить вкратце, то в том, чтобы не думать о своей смерти, а жить другими мыслями. Например, как нам еще сильнее бить фашистов… Короче — думать о смерти врага. Тогда наверняка успехи наши будут большими, а смерть стороной обойдет. Вот в чем суть!
* * *
Уже стемнело, а мы все говорим и говорим. Забыли даже о еде, о том, что есть где-то кухни, что сейчас вершиной блаженства было бы глотнуть хоть чего-нибудь горяченького, хотя бы постного супчика-пюре горохового или кипятка… Тем более что утром, до начала боя, позавтракать мы не успели, а во время боя никто даже не думал об этом — не до того было! И вот уже вечер, надо бы поужинать… Но никто к нам не идет, никто не подменяет.
Степан подготовился было и ночь здесь коротать. Чтобы не греть своими боками холодные доски чердака, он, когда стемнело, принес из сарая охапку сена, расстелил его, и мы легли. Сено приятно пахло. Так пахло, что кружилась голова! А может быть, она кружилась от усталости, от того, что мы и не спали и не ели?
Все же нам не пришлось ночевать на чердаке. Когда уже все окуталось плотными сумерками, мы услышали на улице деревни оживленные разговоры. Кто-то командовал: раз-два, взяли… Кто-то ругался… Донец быстро слез вниз и вышел на улицу. А через несколько минут снова поднялся ко мне и с радостью сообщил: мы получили солидное подкрепление — две пушки-сорокапятки, или пистолеты на колесах, как их называли на войне.
— Теперь по-настоящему дадим фрицу прикурить пусть только сунет нос, — сказал Степан. И добавил: — Как ты считаешь, может быть, мне стоит сходить в положение роты? Надо же хоть раз в сутки чего-нибудь перехватить!
Я согласился. Степан взял мой и свой, пробитый пулей у самой дужки котелок, винтовку и спустился вниз. В сенцах он встретился с бойцом нашего взвода, который пришел с распоряжением оставить дом и прибыть в роту.
Через каких-нибудь полчаса мы были на месте. Рота находилась в том же лесу, в шалашах, в которых постоянно горел костер. В них приятно пахло смолой, потрескивали дрова. Возле костра, подмостив под себя хвою, спали бойцы. Была звездная морозная ночь, и ребята — даже во сне — все ближе подбирались к огню.
Нам налили из термоса по котелку холодного супа, дали по сухарю и по две нормы наркомовских.
— Пейте на помин души тех, кого уж нет с нами, — сказал старшина роты Карабеков. — Получили на весь списочный состав, но в роте теперь меньше половины!
Горькой была эта водка. Очень горькой…
Ночь провели в шалаше, у костра. Мы со Степаном, двое суток не спавшие, быстро уснули. Но вскоре мой друг проснулся…
У него были тесные валенки, поэтому обувался он на одну тонкую портянку и постоянно жаловался, что мерзнет.
Вот и лег поближе к костру, чтобы чуть-чуть согреться. Но носок валенка попал в угли костра, прогорел до самых пальцев, и Степан, как ужаленный, подхватился, ударив меня, тоже лежавшего близко у костра, дымящимся валенком в лицо.
— Ах ты, мать честная, — спросонья бурчал он. — Все пропало… Как же теперь по снегу ходить? — из обгоревшего валенка выглядывал большой палец. — Не везет мне с этой обувью! То давила, то будет теперь с вентиляцией…
Утром Карабеков выдал погорельцу» другие валенки. Они были просторнее, хотя голенище левого пробил осколок, и вокруг дырки виднелось красное пятно. Степан обрадовался, поблагодарил заботливого старшину и, обувшись на две байковые портянки, прошелся вокруг шалаша.