Отрадой для него была Наташа. Она приходила каждый день в девять утра, вела его в здание Щ.И.Т.а, рассказывая про город: перечисляла продуктовые точки, современные местные нормы поведения; они садились в свободном кабинете, и несколько часов занимались каждый своими делами: Наташа разбирала отчеты прошедших операций, выявляя ложь, логические несостыковки, умолчания, искажения фактов или просто недостоверную информацию, Коля, захлебываясь в воспоминаниях, писал мемуары, как просил Фьюри. Свои впечатления от начальства, имена товарищей, сколько из них погибло и как, описывал людей, с которыми познакомился в застенках лагерей, — всё, что мог вспомнить. Он выскабливал всю свою память изнутри чайной ложечкой, передавал её бумаге, чтобы не забыть, чтобы убедиться, что действительно было.
После они с Романов придвигали стулья поближе друг к другу, и она терпеливо начинала учить его английской грамматике и словам. Глядя на Наташу, Ивушкин снова чувствовал себя на школьной лавке и испытывал щемящую благодарность за то, что встретил её здесь.
Иногда она не могла оставаться с ним, и тогда Николай уходил бродить по улицам, не желая возвращаться в пустой дом. Часто в это время он замечал слежку некоторых молодых агентов и только вздыхал: вряд ли они ожидали от него намеренных глупостей, скорее, смотрели, чтоб ни во что по неопытности не влез.
Про «Кэпа», великого Капитана Америка, он узнал от особо ярых фанатов, которые в деталях рассказали его историю. С самим Стивом Роджерсом они почти не пересекались. Коля иногда ловил краем глаза на его нерешительный взгляд, будто тот хотел подойти. Может, его терзало желание поговорить с кем-то, кто понимал, что есть война; поговорить о чем угодно, начиная от целесообразности действий армий и заканчивая тем, какое мерзкое это чувство, когда гарь смешивается с серой, соляркой и оседает на стенках глотки, что не вдохнуть, не выдохнуть. Однако Стив, сторонясь Николая, почему-то сдерживал себя и так ни разу и не подошел.
Тоска по родине ещё не оформилась окончательно и не получила своё название, но ощущалась тянущем, настырным чувством в груди, которое несколько терялось на общем фоне.
Всё изменилось через полторы недели.
Вернувшись как-то вечером в квартиру после уроков Наташи, Ивушкин обнаружил дверь закрытой изнутри, и сразу всё понял: немец вернулся. Интересно, какими волшебными пилюлями его кормили, чтобы добиться такой скорости? Пришлось стучаться в свою квартиру, как в чужую.
(Ивушкин мимоходом напомнил себе, что это, вообще-то, общая квартира, и тут же забыл об этом).
Немец открыл быстро, но неторопливо: плавно потянул дверь на себя, поднимая взгляд на русского. Выжидающее, изучающее: «Что дальше?».
Николай шагнул в комнату, и Ягер отступил, пропуская. Остался у двери, опираясь на тумбу, и поглядел, как тот подпихнул кроссовки к стене у входа, кинул выданную ветровку на крючок. Коля искоса глянул на него, замер и откинулся на противоположную стенку в коридоре, не представляя, зачем вообще заварил эту баланду и с какого края к ней теперь подступиться. Немец, вероятно, решал те же вопросы бытия, судя по задумчивому взгляду. Его волосы, заметно отросшие, ещё не просохли после душа и влажной, растрепанной полотенцем соломой торчали в разные стороны, отвлекая внимание и добавляя картине какую-то домашнюю, совершенно не напряженную обстановку.
— Суп нашёл? — вдруг вырвалось у Ивушкина, сложившего руки на груди.
Клаус растерянно приподнял брови:
— Что?
Николай вдруг усмехнулся и побрел в комнату за наушниками с переводчиком. Пора бы уже выучить чертов немецкий. Пришлось повторять вопрос. Ягер, растерянно помедлив, всё же качнул головой:
— Ещё нет. Я только полчаса назад пришел.
Ивушкин пожал плечами:
— Тогда пошли есть. Я с утра и маковой росинки в рот не брал.
Клаус с недоумением посмотрел на него. Было ли это чувство вызвано фразой или самим предложением, Коля выяснять не стал, доставая кастрюлю и ставя её греться. Повернулся к севшему на крайний стул Ягеру, который чувствовал себя явно некомфортно.
— Давай пропустим вопрос, зачем я это сделал, потому что я сам не знаю, — предложил русский, и Клаус фыркнул, чуть насмешливо глядя на него:
— Надо… разобраться, как нам с тобой уживаться, — сказал он негромко.
— А чего разбираться? Ты убивать меня планируешь?
— Знаешь же, что нет, — выдохнул тот, едва удерживаясь от того, чтобы не закатить глаза. Этот вопрос успел ему порядком надоесть.
— Вот и я не планирую. Пока, по крайней мере, — уточнил Коля, — А до тех пор, пока в этом доме не остался хозяином только один, дела будут обстоять так: я займусь едой, а ты будешь следить за уборкой. Согласен?
— Приемлемо, — Клаус чуть улыбался. — У тебя суп кипит.
— Ах, черт, — ругнулся русский, дергая вентиль. Он осторожно разлил по тарелкам густую жидкость, в которой плавали разварившиеся кусочки картошки, морковки, нарезанные короткие полоски солёных огурцов и перловая крупа.
— Позволь уточнить, что это? — заинтересованно склонился над тарелкой Ягер.
Ивушкин пожал плечами:
— Рассольник. Ленинградский, — зачем-то уточнил он; подумав, снова добавил, — мама часто готовила.
Немец промолчал, дуя на исходящую паром ложку. Атмосфера после упоминания города ощутимо потяжелела, по всё ещё оставалась какой-то замедленно выжидающей.
Клаус пригубил и не смог не признать:
— Вкусно.
Ивушкин фыркнул: ещё бы. После госпитальной-то еды.
— Но, — продолжил вдруг Клаус, — думаю, имеет смысл нам иногда меняться обязанностями…
— Заметано, — тут же поймал его на слове Коля, пока немец не успел вставить дополнительные условия, и стал медленно опустошать свою тарелку.
Поднялся, сложив ту в раковину. Оповестил:
— Посуда на тебе.
Немец не возразил, занятый едой. Ивушкин проверил кастрюлю, где осталось уже меньше половины, вздохнул. На завтра хватит, а там думать придётся. Идея с рассольником возникла у него совершенно спонтанно: просто захотелось домашнего. А перловка к тому же напоминала о передовой. Немцу здорово повезло, что его выписка совпала с супом — были дни, когда Ивушкин перебивался исключительно хлебом.
Совершенно рефлекторно он налил чая, как раньше, когда ещё жил с матерью. Две кружки, себе и Ягеру. Поставил на стол. Тот глянул на русского с растерянным удивлением, но благодарно кивнул. Протянул шутливо:
— Из тебя бы вышла отличная хозяйка.
— Сейчас этот кипяток окажется у тебя за шиворотом, — беззлобно отозвался Ивушкин, делая первый глоток. — Что тебе Фьюри говорил? Насчет боя нашего показательного?
— А, это, — Клаус кивнул, довольно откидываясь на спинку стула на секунду и переводя дух, а в следующую уже поднимаясь и подходя к раковине. Засучил рукава, открыл воду:
— Сказал, что даст на выбор каждому из нас слабо тренированных бойцов, примерно по пять человек.
— Чего? — не расслышал Коля, у которого из-за громкого напора воды микрофон отказывался различать слова.
Немец фыркнул, в молчании домыл посуду и сел обратно, принимаясь за ещё не успевший остыть горячий чай:
— Сказал, все произойдет примерно через неделю. Мы будем выбирать себе в команду бойцов, которых он предоставит, по пять человек, — терпеливо повторил Клаус, — на одном из этажей — огромный тренировочный зал, имитирующий поле. Директор расскажет подробнее, когда придет время.
Ивушкин вздохнул, поглядывая в кружку:
— Побыстрее бы. Я тут от скуки готов на стены лезть. Как твои отчеты, кстати?
— Отчеты?
— Записи о прошлом, — подсказал Коля.
Ягер поморщился:
— Только ими и занимался, когда в госпитале лежал. Всё, что мог, уже зафиксировал.
— Оперативно, — хмыкнул Ивушкин, глядя в темное отражение на поверхности чая.
— Я могу занять свободную комнату? — уточнил Клаус в повисшем молчании.
— Дальняя моя, — вяло донеслось ему вслед.