Сейчас его тоже в доме не было: комнаты погрузились в тишину, и разбивал её только мерный стук дождя по стеклу.
Тишина больше не угнетала, как раньше. Казалось, Ивушкин к ней просто привык. Ему откровенно не хватало общности, большой компании; он часто выпивал и гулял с вояками Щ.И.Т.а, не желая походить на унылого Капитана Америку, национального героя, который даже нажраться как свинья не мог.
Сам Стив, казалось, так и не очнулся после льдов. Ивушкин ужасно не хотел утонуть в той реке в Чехословакии.
Он решительно поднялся: вот только сопли разводить не пристало.
Можно было бы сварганить чего вкусного. Макароны по-флотски, хотя б.
Проходя мимо корзины грязного белья, он невольно поглядел на небольшую кучку, едва приближающуюся к трети ведра. Клаус не позволял себе доводить даже до такого. Ивушкин фыркнул, сорвал сегодняшнюю рубашку со спинки стула и с размаха запустил туда.
Доваривая макароны и планируя по-быстрому перемешать их с мясными консервами и не напрягаться, он испытывал то чувство облегчения, которое всегда находило на него, стоило заняться чем-то знакомым из прошлой жизни. Вызывали его иногда виденные раньше вещи или запахи, звуки посылали дрожь по телу.
Часть его до сих пор не могла поверить, что война закончилась.
Коля рассуждал о предметах быта, которые, хоть и были удобными, почти не вызывали восторга, когда в замочную скважину снаружи не с первой попытки попал ключ.
(Ивушкин специально закрывался по вечерам, если был шанс, что Ягер вернётся домой посреди ночи: не просыпаться же из-за него)
Коля, перекинув полотенце через плечо, как заправская хозяйка, вышел в коридор и прислонился к косяку.
Немец, буквально убитый морально, не видя ничего, машинально разувался и стягивал куртку. Он хотел было по своей привычке пойти и сразу вымыть обувь, но оступился, с грохотом выпуская грязную пару из рук, и растянулся бы на полу, если бы Коля не подхватил его.
— О-о, — протянул он, со слабой жалостью оглядывая Ягера, — да ты, товарищ, совсем на ногах не стоишь.
И он потащил его, даже никак не отреагировавшего на обращение, в комнату. Повалил на кровать, вытряхнул из штанов и рубашки, натянул тонкое одеяло до подбородка и приказал:
— Спи.
Немец на секунду глянул на него серым мутным взглядом и тут же отключился.
***
Был вечер того же дня. Из-за облаков стемнело рано, и уже в начале шестого можно было со всей уверенностью включать электрическое освещение. Коля этого не сделал, только отыскал специально купленные на экстренные ситуации, вроде отключения света, самые простые восковые свечки, поставил одну из них в высокий стакан, налил себе чаю и принялся наблюдать.
Огонек трепетал, махонький, пугливый. Но, едва окрепнув, запылал ровно, хоть и не слишком ярко, пуская по комнате волнистые тени. Так мирно и успокаивающе было смотреть на этот язычок пламени, что Коля, не выдержав, лег головой на стол, подложив руки под щёку.
В коридоре раздались по-стариковски шаркающие шаги, и на кухню вошёл Клаус, зябко кутаясь в простынь. Его явно морозило.
— Что ты делаешь? — сиплым со сна голосом негромко спросил он на русском с едва заметным акцентом.
Ивушкин, не глядя на него, чуть-чуть улыбнулся:
— А на что похоже?
— На медитацию, — подумав, ответил тот.
— Вот считай, что это она и есть.
— А на самом деле?
— А на деле… — Коля слегда пожал плечами, весь расслабленный и растекшийся по столу. Клаус, подумав, сел напротив. — Не знаю. Просто вдруг захотелось так сделать. Тебе долго ещё осталось?
Вопрос относился к вынужденной службе в Щ.И.Т.е, и оба прекрасно понимали это.
— Примерно полторы недели, — подумав, произнес немец.
Услышав спасительные цифры, Ивушкин даже поднял голову, оживая на глазах.
— Ну наконец-то, — проворчал он с облегчением, переводя взгляд на Клауса.
Выглядел тот откровенно потрёпанным: взбитые после сна отросшие волосы, темневшие от бликов свечи шрамы на правой половине лица, углубившиеся морщины на лбу и синяки под глазами, заострившиеся скулы. Николай вздохнул, поднялся и, не включая основного света, положил ему большую порцию макарон. Ягер встретил её голодными глазами.
— Два дня ничего не ел, — признался он чуть позже, вычищая тарелку до конца, — всё гоняли террористов Гидры по городам, пока наконец не прижали. Думал, не дойду, там и свалюсь.
— Дошёл же как-то, — неопределенно качнул головой Николай, со скрытым удовлетворением наблюдая, как Ягер жадно глотал его еду.
— Потому что было куда, — невнятно выговорил тот.
Ивушкин задумчиво оглядел его, жёлто-чёрного в свете свечи:
— А что потом?
— Что? — переспросил Клаус, глядя на него снова загоревшимися, живыми кристальными голубыми глазами.
— После того, как ты закончишь… службу. Планы есть?
Ягер вдруг нервно покосился на него, облизал губы, собрался с силами и решительно сказал:
— Я… думал предложить тебе не расходиться.
Ивушкин украдкой выдохнул: он очень надеялся, что эту фразу не придётся произносить ему. Зато теперь можно было с умеренным объемом нахальности повести плечами и выдать:
— Ну-у, думаю, это не самая плохая идея.
Клаус кивнул, не отводя от него глаз. Коля поспешно заметил:
— Только уедем из Америки. Видеть её уже не могу, хуже горькой редьки надоела.
Ягер, к вящему удовольствию понявший смысл фразы, только фыркнул со смеху и поспешно закивал.
— Хочу найти потомков сестры, — сам от себя не ожидая, вдруг признался он. — Если кто вообще есть.
— Хорошая идея, — оценил Николай, — а потом мотнём в эту новую Россию. Хочу понять, так ли она не похожа на старую. Может, осталось хоть чт…
Он оборвал себя. Этому стоило оставаться внутри. Однако немец лишь поглядел на него понимающе и не стал ничего говорить.
Помолчали. Наконец, будто убедив себя в чём-то, Клаус рывком поднялся с места и подошёл ближе, замирая перед Колей, присел перед ним на корточки, оказываясь на одном уровне. Ивушкин только удивленно уставился на него.
— Николай, — официально начал он, — я давно должен был попросить у тебя прощение за действия свои и своего народа. Мы принесли твоему немало горя и…
— Просто замолчи, — резко оборвал его Николай, в тот же миг становясь серьёзным. — Войну я не забуду; просто не смогу, хоть и был на фронте всего полгода. Система ваша тоже не достойна прощения. Народ уже свое отстрадал. Ты же…
Клаус опустил глаза, однако быстро восстановил зрительный контакт.
— Ты же моё прощение давно заслужил, иначе бы я на шаг к тебе не приблизился и руки не подал. Не систему, но тебя я смогу простить. Услышал меня?
Ягер улыбнулся, пряча губы в тенях, отбрасываемых свечой.
— Весьма четко услышал, — с легкой насмешкой отозвался он, заметно расслабляясь и опираясь локтями о колени. — Знаешь, что мы сделаем первое, когда эти полторы недели закончатся? Заберем мой сапог с моими же наградами из-под того камня в Йосемите.
Вспомнив о «кладе», Ивушкин звонко прыснул со смеху, теряя вмиг весь настрой:
— Надеюсь, металл там не заржавел за всё это время. Боюсь, дорогой мой товарищ, они уже вросли в тот камень.
Ягер в показном раздражении потер лоб.
— Это была твоя идея, — проворчал он.
— Клаус, — вдруг серьёзно позвал Коля, вынуждая прекратить паясничать и обратить на себя внимание, — у меня к тебе есть один особый приказ, последний. Не смей, слышишь, не смей за эти полторы недели сдохнуть.
— Раз на кону шанс спасения моих наград, как я могу? — чуть усмехаясь и приподнимая брови, шутливо спросил тот, а глаза прожигали в Ивушкине огромную дыру, будто говоря:
«Не думай, что сможешь так легко отделаться от меня».