Избежать действий нельзя. Когда мы живем, действия определенно будут. Было бы ошибкой говорить: «Прекратите действия, чтобы не было возможности быть запятнанными ими». Действия будут до самой смерти. Дышать — это действие. Не только владелец лавки вовлечен в деятельность. Человек, который оставляет свой дом и бежит в джунгли, тоже действует. Их действия могут отличаться, но это не значит, что в одном случае это — деяние, а в другом — недеяние; и то, и другое суть деяния, поэтому нет никакого смысла верить, что мы можем защитить себя от угольной пыли, когда оставить все это есть такое же действие, как и жить со всем этим. Отказываясь от действий, человек убегает, но тогда побег становится его действием. Действия крепко связывают нас.
Есть только один выход из этого затруднительного положения, и этот выход — найти свободу от бытия деятелем, хотя мы не можем освободиться от действий. Но как мы можем освободиться от бытия деятелем, когда деятельность продолжается? Разве я не стану деятелем, когда буду совершать действия? Ишавасья говорит нам, что даже делая, мы можем быть свободным и от бытия деятелем. Обычно нам кажется, что, возможно, мы можем быть свободными от становления деятелями, если мы откажемся от действий. «Я не будут ничего делать, поэтому я не стану деятелем». Но Ишавасья говорит нам вполне определенно, что это невозможно. Наоборот, возможно вот что: вы продолжаете делать нечто, но вы остаетесь отдельным от становления деятелем.
Не будьте деятелями. Как это возможно? Мы немного знакомы с таким действием. Играть на сцене — значит переживать возможность действия, не будучи деятелем. Рама громко рыдает в лесу, когда исчезла Сита. Он бегает от дерева к дереву, цепляется за стволы и плачет, обращаясь к деревьям: «Где Сита?» Актер, возможно, стенает более ревностно, чем сам Рама, а также, быть может, более искусно и мастерски, ведь у Рамы не было возможности для репетиции. У этого актера было много практики. Он совершает те же самые действия, которые совершал Рамак, но за ним нет деятеля, есть только актер.
Запомните, действия могут быть двух видов: одно, в котором есть деятель, и другое, в котором есть актер. Если актер заменяет деятеля, действие будет продолжаться на поверхности, но внутри будет полная трансформация. Игра не привязывает вас к действию, она не затрагивает вас. Она остается полностью снаружи, она не входит внутрь, она вибрирует на поверхности и затем исчезает. Как бы ни рыдал и ни убивался актер, играющий роль Рамы, эти слезы не приходят из его внутренней сущности. Обычно ему приходится прикладывать к глазам угольную пыль, чтобы вызвать появление слез. А если он не пользуется угольной пылью, то это потому, что научился проливать слезы благодаря практике. Они не приходят из глубины, а появляются на поверхности. Он кричит, он поднимает ужасный шум, но это идет из его горла, а не из сердца. Внутренняя сущность остается абсолютно незатронутой и невзволнованной. Он проходит через угольный подвал, но не как деятель, он остается актером.
Запомните, именно деятель покрывается угольной пылью, не действие. Если бы угольная пыль собиралась на действии, тогда то, что говорит Ишавасья, не могло бы случиться. То, что говорит Гита, не могло бы случиться. Тогда не было бы никакого спасения от деяния, пока человек жив. Тогда человек мог бы быть свободным от деяния только после смерти. Тогда, кажется, не было бы никакого освобождения, пока сохраняется жизнь. Но как можно быть свободным после смерти, когда нельзя быть свободным при жизни? Если нельзя быть свободным при жизни, тогда определенно нет никакой возможности найти свободу после смерти.
Если само действие может быть запятнано сажей жизни, тогда освобождение невозможно. Но те, кто ищут глубоко внутри, говорят, что угольная пыль прилипает к деятелю, а не к действию. То есть прилипает она только тогда, когда человек говорит: «Я — деятель», когда акцент ставится на действие и «я», когда «я» и действие отождествляются друг с другом. Только тогда случается загрязнение, когда «я» становится одним с действием и говорит: «Я — действие». Только в такой ситуации угольная пыль покрывает деятеля, и тогда жизнь наполнена пылью и чернотой.
Если внутри нет никого, кто говорит: «Я — деятель», — и в то же самое время там есть знающий, который понимает, что действие продолжается, что актеры собрались на сцене, чтобы разыграть драму, тогда размеры сцены не имеют никакого значения, пусть ею будет весь мир. Не имеет никакого значения, что занавес в этой драме поднимается только один раз в момент рождения и опускается только в момент смерти. Не имеет значения также и то, что драма длится очень долго от поднятия до опускания занавеса. Все это не имеет никакого значения, это не затрагивает нас совершенно, если вы смотрите на это изнутри, как на театральное представление. Если вы несете это понимание внутри, тогда весь мир есть лила — игра, драма, сцена для вас, и сама жизнь подобна сюжету. Тогда мы — актеры, а актеров ничего не затрагивает.