— Скажет, — согласился тот, — но при одном условии: если на руднике хотя бы двое суток не будет никаких работ — буровых, взрывных, погрузки руды, прекратится движение поездов по ущелью.
Дмитрий Степанович поднялся из-за стола, оперся кулаками о его стекло:
— Товарищи! Да что вы! Кто же на это сможет пойти? Двое суток! Десятки тысяч тонн добычи! Что вы, товарищи!
Трофим Петрович грустно улыбнулся:
— Так я и знал. Но взрывы, работа механизмов, перемещение масс руды ослепят приборы. Мы ничего не сможем понять.
— Электровозы-то чем помешают? Пусть потихоньку вывозят уже подготовленную руду. Комбинат на это пойдет.
— Помешают в первую очередь тем, что, простите за азбучность, один провод, питающий электровоз, висит на столбах, а второй провод — рельсы, земля. И, значит, когда ходят поезда, в ней неизбежно возникают блуждающие токи значительной величины. И что же? Вместо природных феноменов их-то мы и будем фиксировать? Поверьте, у нас уже есть такой опыт.
— Хорошо, — сказал Дмитрий Степанович, — Это я беру на себя. Сегодня четверг. Гарантирую, что в субботу и воскресенье на руднике не будет работ. Устраивает? — он еще раз обнял меня. — Поверь, мы все сделаем, чтобы перед тобой оправдаться...
На рассвете в субботу Кучумов, старший охотовед областной инспекции и я уехали на аэродром. Погода хмурилась, вылета нам не давали. Кучумов со мною не разговаривал, старший охотовед тоже. Косо поглядывали на меня. Из обрывков фраз, которыми они обменивались между собой, я понял, что об источнике им все же кое-что известно, но никакие целебные его свойства ими не признаются. Главный довод: откуда об этом могут узнавать животные?
Там же, на аэродроме, мы ночевали. И одну ночь, и вторую. Горы все сильнее заваливало снегом, видимости не было. Только в понедельник утром удалось вылететь.
В кабинете самолета мы разместились у иллюминаторов. Перед каждым из нас лежал планшет. Местоположение всего живого, что удастся заметить внизу, следовало на нем отмечать и точно записывать время, когда это наблюдение сделано.
Картина, которая открывалась сверху, была захватывающе красочна. Среди желто-багряной тайги бело-серыми непривычно плоскими островами расстилались массивы горной тундры. Их контуры казались мне знакомы и не знакомы и лежали перед глазами как на ладони. Самолет ходил челноком. Я всматривался, делал отметки, все шло вроде бы хорошо, но когда после приземления мы сверили записи, случилось нечто ужасное: оказалось, что все мои наблюдения ни с чьими ни разу не совпадают!
И никто из нас троих не отметил следов, которые вели бы к ущелью.
У посадочной полосы стоял Дмитрий Степанович.
— Сколько часов вы провели в воздухе? — обратился он к командиру самолета.
— Четыре, — ответил тот.
— Каждый час стоит пятьсот двадцать рублей, — бросил Дмитрий Степанович и быстро пошел от нас.
Я догнал его:
— Что сказали ученые? Уже есть результат?
— Есть, — ответил он не останавливаясь. — Однако не тот, которого мы все ждали.
— Но ведь можно совсем по-другому испытать эту воду — на какой-то ране, царапине.
— Делали. Пустая затея.
«Уеду, — как заклинание твердил я, глядя в его удаляющуюся спину. — Уеду...»
Эти слова я повторял про себя и сидя в машине, которая увозила нас с аэродрома, и потом, когда уже шел по городу. Как бы отбивался ими от своих недавних радостных мыслей. Заглушал, гнал их от себя резкими взмахами рук.
«Уеду... уеду...»
Но прежде мне надо было повидаться с одним человеком. Не поговорив с ним, я не мог ничего решить.
Я шел по городу, и встречные, как обычно, приветствовали меня. Кто-то мне жал руку, приглашал в гости, улыбался. Но сегодня я ни на одно из этих приветствий ответить не мог. Не было сил. Мускулы моего лица окаменели.
В таком состоянии скованности я сел в отходящий от управления горного комбината автобус и вышел из него у нижнего входа в рудник. Меня и здесь встретили улыбками. Начальник смены самолично дал мне коричневую пластмассовую каску, по боковому тоннелю проводил на рудничный двор. Я видел, что он горд возможностью оказать гостеприимство такому прославленному человеку.