И Федор бросился вдоль овражка дальше, останавливая других.
Ему удалось принудить залечь и начать окапываться еще троих или четверых солдат. Но один из тех, кого Федор пытался остановить на самом фланге роты, где овражек круто поворачивал в глубь расположения батальона, не послушался. Этот по-странному одинокий, крупного роста и широкоскулый солдат, не замедляя бега, зло выругался почти в лицо Федору и со всего разгона прыгнул в овраг.
Как что-то летучее и неодухотворенное, мелькнуло еще раз перед глазами мокрое лицо с прилипшими ко лбу и щекам длинными космами (перед прыжком в овраг солдат почему-то оглянулся), и это было как плевок. Даже в той суматохе и горячке Федор каким-то десятым чувством ощутил в себе обжигающую злость, возникшую в ответ на животно-безотчетную, но почему-то как раз и обидную похабность ругательства. Федора поразила даже не трусость, а эта, казалось, заранее, возможно очень давно, накопившаяся злобность, не растратившая свою желчь даже в паническом страхе.
Федор чувствовал: он обязан был что-то сделать с этим солдатом, сделать сразу же, до его прыжка в овраг, но минута была упущена.
А обязан он был…
Да, да, это означало применение оружия. Но он не успел.
А гул танков нарастал, тут кто-то опять крикнул, но уже не по-солдатски, обращение было «на равных»:
— Падай, старшой!..
Теперь Федор упал сразу, немедля, и, вслушиваясь в нараставший, отталкивающе чужой зуммер мины, вдруг подумал о том, что лежит на ровном как ладонь месте. И тут же его опять позвал тот самый голос:
— Старшой, сюда. Быст…
Полслова оторвало взрывом, но мина и на этот раз упала далеко, Федор почувствовал только легкий толчок, переданный телу землей. Он глянул в ту сторону, откуда раздавался голос, и, к удивлению своему, увидел кричавшего совсем рядом, в свежей воронке от взрыва. Федор не мог поверить своим глазам: между ним и опять высунувшейся из воронки каской было не более трех метров. Федор быстро пополз к воронке. И к моменту, когда в вышине вновь зачался знакомый посвист, он лежал уже на взрыхленном, источавшем сырость и прохладу грунте, рядом с политруком, которого, как показалось ему, недавно где-то видел.
— Где Смородушкин? — громко спросил политрук, и Федор тут же вспомнил, что видел его вчера в штабе полка. И даже фамилию его, кажется, запомнил (слышал, как он представлялся комиссару)… Постой, постой… Кажется, Борзанов. Из новоприбывших… Значит, к ним он направлен?..
— Убит Смородушкин, — так же громко ответил Федор, не понимая, какими судьбами политрук оказался в этом пекле, на участке их батальона.
Федор еще не мог знать, что, как только роты начали наступление, в батальон на командный пункт прибыл командир полка. С ним прибыл и Борзанов.
Оценив обстановку и учитывая, видимо, какие-то новые данные, командир полка приказал остановить продвижение рот, отвести их на линию оврагов и закрепляться там. Командир батальона тут же отдал распоряжение по телефону, но с ротой Смородушкина связи не было.
— Она-то сейчас как раз и в опасности, — нахмурился командир полка, выслушав доклад комбата. — И промедление может нам стоить… — Командир полка не договорил, повернул голову вправо, влево, но на КП никого, кроме его самого, комбата и Борзанова, не было. Задержавшись на политруке, взгляд командира полка готов уже был скользнуть дальше, но Борзанов вдруг сказал:
— Приказывайте, товарищ командир полка.
Командир полка одобрительно кивнул и проговорил не тоном приказа, а горячо, с тревогой в голосе:
— Прошу вас, политрук: свяжитесь со Смородушкиным… Передайте: спокойный, без паники отход за линию оврагов. И — закрепляться! Поспешите, политрук.
Затем командир полка повернулся к комбату:
— Передайте соседям Смородушкина: стараться не оголять в поспешности его фланги…
Всего этого Федор не знал.
Как не знал и того, что фланги уже были оголены.
И теперь ему с остатками роты ничего не оставалось делать, как попытаться устоять на своем участке. Иначе окажется неизбежным прорыв вражеских танков вглубь.
32
Рота, вместе с успевшей прийти ей на помощь артиллерийской батареей, закрывала собой танкоопасную низину более трех часов.
Каким было это время, если его разложить на составные части, Федор объяснить не может. Одно он помнит как частность: бесформенную мешанину из сырой земли и камней на том месте, где он оставил мертвого Смородушкина. Попадание мины, видимо, было прямым, потому что ни в самом углублении от взрыва, ни вблизи его Федор не увидел ничего, кроме брошенных далеко в стороны комков глинистого грунта и корневых сплетений.