— На кладбище? — Глаза мужчины опять с любопытством прогулялись по мне, будто ему никогда раньше не доводилось видеть военного человека. — Сюда-ыт, а оттудова прямо по дороге, — нехотя и скупо кивнул мужчина головой. — А там… справа. Сам увидишь… За оградой…
И он пошел через улицу к колодцу, широко и натужно откидывая в сторону протез, будто подвертывая под себя дорогу.
9
Сухой и, как показалось мне, черствый ответ мужчины невольно заставил меня вспомнить и моих вчерашних соседей по купе, и майора Кривеню, и молоденькую продавщицу цветов у вокзала, и — особенно — Марию Феоктистовну…
«Разные люди. Един и вечно неизменен путь у Земли. И формою своею от века она едина. И все живое на ней подчинено извечным и незыблемым постоянствам. Кроме людей. Только они во всем меж собою разнятся. И потому естественно, что силою, состоящей в противоборстве с добром, дано вкусить им от яблока выгоды и обладания…»
Мне показалось, я вздрогнул, это было уже как наваждение: опять, как и при разговоре с майором Кривеней, сами собой всплыли в моей памяти слова отца Валентина. Да так отчетливо, что я повторил их едва ли не буква в букву.
Дорога резко сбегала вниз, я невольно ускорял шаги, а сам все думал о словах священника. И не столько о сути их, сколько о том, почему они, эти упруго плавные, туманно обволакивающие слова, так привязчивы.
А они и в самом деле не оставляли меня. «Если это не так, сын мой, — продолжал вспоминать я, — то сможешь ты дать мне другое объяснение? Сможешь?..»
Смогу ли?
Тогда, во время спора, я не нашел что ответить отцу Валентину, а тут вдруг понял, что вопрос-то, в сущности, прост. Извечные и незыблемые постоянства? Да. Но они относительны и спорны. Как относительно и спорно любое утверждение, если оно подчинено догматическому началу. Косность извечно враждебна аналитически ищущей мысли!..
И еще я понял, что сила умно рассчитанной церковной проповеди заключается в ее дерзкой масштабности, в том, что она не боится ни научной, ни житейской сложности вопроса, она на все тотчас готова дать ответ, но обязательно в свою пользу.
Люди разные? Одни хорошие, другие плохие? Конечно же это потому, что они вкусили от какого-то «яблока». И нет такому проповеднику дела до того, что кроме плохих людей есть хорошие, которые не кусали ни от какого «яблока».
А если уж кусали все, то, значит, было еще и хорошее «яблоко»?
Я жалел, что не мог сказать этого отцу Валентину вчера. Тем самым я ответил бы на многие затронутые им вопросы и лишил бы его того демонстративного торжества надо мной, которое он (правда, в споре не со мной, а с учителем) назвал торжеством логики духа, всему знающего цену.
Логика духа?
А не «логика» ли малодушия?..
Взволнованный близостью минуты, сулившей мне или печальную, но желанную встречу с могилой отца, или горестное разочарование, я все настойчивее стал возражать отцу Валентину.
Добро и зло… Известны ли нам все зерна, из которых произрастает и то и другое? Из тысяч зерен мы знаем наверняка лишь несколько, о некоторых из них наши знания неглубоки и относительны, а остальные зерна, как песчинки камнем, придавлены красиво выдуманной легендой или просто абстрактным измышлением.
Встреча со злом, которому не было оправдания и которое осталось безнаказанным, толкнула сельского юношу Владимира Рогатнева сначала на кровную месть, затем… на духовную стезю. А расстрел фашистами ни в чем не повинных односельчан заставил его снять поповскую рясу и уйти в партизаны. После гибели боевого друга тот же служитель культа дает себе слово, возвратясь в лоно церкви, взять, как духовное, священное, имя погибшего товарища. С тех пор он не Владимир, а Валентин. «Как быть с этим весьма негармоничным переплетением добра и зла? — мысленно спрашивал я своего бывшего попутчика. — Вера в добро и решимость мщения, ненависть к фашизму и возвращение в попы после победной борьбы с ним, трогательная память о погибшем друге и преданность религии, которую тот, бесспорно, отрицал… Нет, люди бывают разными не от «яблока» выгоды и обладания. Их делает разными жизнь, одинаково желанная и неласковая, неутомимая в своих то дерзких, то нелепых причудах, которые нередко оборачиваются и жестокостью. Как, скажем, месть. Пусть даже и священная».
Я невольно вспомнил все, что знал по воспоминаниям близких об отрочестве и юности своего отца. В ту минуту мне пришел на память рассказ о его столкновении с сельским священником.