— О чем? — не понял я.
— О чем в книге этой самой говорится.
— Так он тебе и расскажет, держи рот шире, — язвительно бросил дед.
Но отец выжидательно и ободряюще смотрел на меня. Ждал.
И я начал рассказывать.
Сбивался, захлебывался, заикался, но бойко сыпал именами героев, названиями поселений и постоялых дворов, не преминул упомянуть о Росинанте, на что дед отозвался удивленно и неодобрительно:
— На коего черта лысого так коняку обзывать?
А я сыпал и сыпал словами.
Подошла мать, тоже стала слушать. Ободренный этим, я рассказывал все бойчее, кое-где прибавляя и от себя:
— А он, Дон Кихот, значит, подумал, что это не мельница, а злой волшебник… ну, очень плохой такой человек, который хочет обижать хороших людей, и помчался Дон Кихот к мельнице. Копье вперед, размахнулся. А крылья у мельницы-то вертелись. Ну и Дон Кихот зацепился за них, крылья поволокли его вверх, но он и оттуда, сверху, все равно свое кричит: убью, говорит, вражина, не уйдешь от меня…
Отец с трудом подавлял улыбку, мать прикрывала рот рукой и отводила в сторону смеющиеся глаза, а дед нетерпеливо крякал и злился.
— Дурак он, этот твой Кихот. Нашли, прости меня господи, об чем байки складывать.
Но дед тут же спохватывался, снова начинал поворачивать и разглядывать книгу, ворча и покачивая головой:
— Однако же сделано да разрисовано все гляди как. Золотом по оплетке пущено. И все остальное… Ценная, поди, штука. Ан, видно, не нам судить.
И чтобы, наверное, не путать больше себе мысли, дед, на мою досаду, вернулся к началу своего разговора с отцом:
— Вижу я, поблажаете вы мальца, а мне за него как за внука больно. Сегодня он книгу цапнул, а там, гляди, и другое что сопрет. Сорный путь — не торный путь, заблукнуться на нем — что в лесу дремучем. Оченно даже просто. Хоть в семь глоток кричи — одно отголосье выкликнется.
Тут стал и отец серьезным.
— Ты иди, — сказал он мне. — Иди… Дон Кихот Ламанчевский. — Отец коснулся моего плеча, с нажимом повернул меня от себя и слегка подтолкнул: — В хату ступай.
Я ушел. Но окно в хате было раскрыто, и я хорошо слышал весь дальнейший разговор отца с дедом.
— Ты не думай, батько, что я тут к тебе на кривом полозе подъезжаю. Не хужей твоего знаю, что дурнейшее то дело — без спросу чужое брать. Но ты и об другом подумай…
— Об чем же ты повелишь, милый, мне башку тут свою ломать? — недовольно пробасил дед.
— А об том, что чулан твой, как я думаю, не одними книгами набит, много там и всякого другого, за что дитячий глаз ой как охоч ухватиться. Но приманила его, видишь, книжка. А тут уже, если рассудить, имеется и другая сторона.
— Городишь ты всякие стороны, — стоял на своем Дед.
— Нет, погоди, батько, я докончу, — горячо запротестовал отец. — За каким бы это я рожном допытывался, читал хлопец книгу али нет? Мне очень, скажу тебе, важно то. Не одна, знать, красивость одурманила мальца, потянуло его ту всю книжицу прочитать. Три дня, вишь, из-под куста не вылазил. И получается тут что? А то, что интерес ему в том был наипервейший. Тут, брат, выходит, как у того служивого из прибаски, что на золотой тарелке с брильянтами один хлеб и заметил. Потому — голоден был.
Я услышал, как дед с усилием засопел трубкой, готовясь, видно, возражать, но до меня опять донесся голос отца:
— Бить мальца не стану. Ты, я вижу, и хворостину припас, да уж не взыщи. Ни к чему то.
— Ну, ну, — неопределенно протянул дед и поднялся с завалинки. (Я увидел через окно его жилистый затылок, седые волосы и крупное, в белой поросли ухо.) — Суди по-своему, праведник, да посля не жалкуй. А я пошел.
— Но я еще не все тебе сказал, батько, — тут же отозвался отец и тоже встал. — Просьба у меня к тебе имеется.
— О чем это?
— Да о книгах же твоих.
— Штой-та ище?
Рука отца потянулась к затылку, что всегда означало нерешительность и смущение, и после паузы я услышал:
— Показать бы добро это учителям… Книги то есть твои. А затем, по совету, значит, ихнему, хлопцы б мои почитали…
Дед так зачмокал губами, вытягивая из трубки дым, что ему не хватило дыхания, и он зашелся долгим удушливым кашлем. Через минуту, немного отойдя, он начал сквозь кашель выдавливать слова:
— Вона ты куда!.. А я… брат… тебя сурьезным… человеком… почитал.
— В чем же это я не сурьезный?
— А в том, что дури потакаешь. Мальца сечь до полусмерти надобно, ты же для него нового баловства отыскиваешь.