…«Похоронная», чтобы ее не сдуло со столика ветром (в погожие летние дни у нас всегда стояли настежь окна), была вложена в эту книгу. Оттуда и взяла ее в тот день мать, чтобы подать мне…
16
Трава щедро отдавала свои росяные клады, они осыпались мне на ботинки, на руки, а когда я наклонялся низко, потревоженные стебли холодком касались лица и шеи… Позднее, придя в себя, я невесело подумал, что этот мой утренний поединок с травой напоминал что-то вроде непредусмотренного и непредвиденного ритуала омовения.
Но это было позднее.
А пока я продолжал кланяться могилам, самоотреченно и робко приникая к жестяным квадратам…
Болутин Д. А., 1898 г. рожд…
Петряков Авдей Пантелеееич, 1898 г. рожд…
Юнак П. М., 1925 г. рожд…
Григорьев Павел Митрофанович, 1901 г. рожд…
Камышев Александр Яковлевич, 1911 г. рожд…
Трошков Е. Л., 1888 г. рожд…
А следующий травяной холмик в этом ряду могил неожиданно и жестоко наполнил меня тревогой.
С виду он был как и все предыдущие, но, когда я раздвинул траву, в ней столбика не оказалось. Вместо него на меня глянул из глубины зарослей свежий след слома, по краям темный, а к середине, где дерево еще не успело прогнить, светлее. Но светлое пятнышко на сломе было совсем маленьким, потому, видно, и свалился столбик от первого же удара по нему копытом. По крайней мере, так я представил себе его исчезновение.
Через минуту я нашел и подтверждение своему предположению — глубокие, но редкие конские следы. Следы бегущей лошади.
Я почти физически ощутил кованые копыта на себе самом и — как отпечатки их — на моей надежде, в которой и без того одна за другой образовывались трещины. А вдруг… Ведь бывает же так… Вдруг именно этот исчезнувший столбик хранил на себе жестяную табличку с именем моего отца…
Мысли пошли тревожным кругом, в центре которого, как след от упавшего в воду камня, оставалось бледное пятнышко на сломе столбика.
А вдруг!..
Я перешел к следующей могиле, но и мысли, и вся тревога, вся боль оставались там, у пустого травяного холмика. «Да, в жизни часто так бывает, — думал я. — То, что ищешь, не находится, то, что дорого, погибает, к чему стремишься, ускользает в самую последнюю минуту…»
Очередную надпись я читаю теперь как бы по инерции, почти бездумно и отрешенно. В душе поселились беспокойство и сомнение. Я уже почти уверен, что холмик, оказавшийся без надписи, — ТОТ САМЫЙ.
С горечью думая об этом, но все еще не теряя надежды, я делаю шаг к следующему холмику, от него — к соседнему, дочитываю таблички ряда:
Семенов П. А., 1895 г. рожд…
Терехов В. М., 1927 г. рожд…
Кудрявцев А. П., 1903 г. рожд…
Я перехожу от ряда к ряду, от холмика к холмику, как от года к году, от дня ко дню, шепчу имена тех, кого никогда не видел и не знал, а сам листаю памятью книгу жизни отца.
И почему-то дольше других занимают внимание знакомые мне страницы отцовских переживаний.
Почти до самой смерти, пока, с освобождением села от оккупации, не пришли наши письма к матери, а от нее к нему, отец носил в себе мучительную уверенность, что средний сын его, тот, к которому они с матерью бежали в июле сорок первого на железнодорожный разъезд, погиб.
«Васи-то… нашего, сынок, нету, кажись, больше… в живых», — донеслось до меня хрипловатым от боли голосом отца. Донеслось из того майского вытаявшего леса, где, во время нашей последней встречи, отец произнес эти слова.
А Василий не погиб.
И не был он, как оказалось, тем пулеметчиком, о котором передавали по радио.
И находился Василий в те дни далеко от северной речки Ловати, несшей осенне мутную стылость свою в непролазных зарослях.
Все было иначе.
Война искусно плела свой венок превратностей — трагедий, случайностей и почти фантастического стечения обстоятельств. Прошли годы и годы, а люди все никак не могут расплести и до конца постичь его хитросплетения. И, подавленные невозвратностью былого, бессмысленно счастливые запоздалыми открытиями, до немоты удивленные, а чаще всего — в который уже раз! — убитые вновь и вновь познанным, люди и по сей день неутомимы в своем тщании расплести этот терновый венок. Над его ответвлениями, извивами и стебельками склонены старые солдаты и седоволосые матери, лишившиеся дружеского тепла товарищи и сведенные счастливым случаем однополчане.