А в один из июльских вечеров — первые проводы в самостоятельное ночное. Будто вчера это было — так отчетливо всплыл перед глазами отца силуэт маленького всадника, тающий в вечерней заоколичной сумеречи.
Как по лесенке, поднималась память по ступенькам взросления сына. И вот ступила на ту — самую, самую… В тот угарный день, в пьяный стыд свой, в поднятую роспусками пыль, в ожоги от беспощадно резких сыновних слов.
«Не стыдно, отец?.. Посмотри, на кого ты похож?»
Справедливый укор отцу — это уже возмужание, само собой пришедшее право судить. И пусть сердито сведенные брови еще немного смешны, пусть в ответ им хочется просто улыбнуться, но некуда деться от слов, от сурово осуждающего взгляда.
Глаза сына, те, сердитые и укоряющие, возникали перед отцом каждый раз по-новому и каждый раз все так же. Возникали на стекле окна и там, за стеклом, над угрюмым полынным быльем, в котором мельтешили алые пятнышки снегирей… И на потолке класса-палаты возникали они, когда весеннее осложнение болезни заставило опять опрокинуться в постель. Когда же становилось совсем тяжко, глаза сына перемещались ближе, светились где-то рядом, в густом температурном жару, невидимом, но ощутимом.
Отец знал: весенний кризис — самый опасный. Осилить его — значит еще пожить. Думая об этом, отец чувствовал, что перебираемые им странички маленьких сыновних биографий зовут его к жизни.
«Выжить, обязательно выжить!»
И самой сильной, казалось отцу, была, жажда увидеть старшего сына. Каждый раз, рисуя воображением встречу с сыновьями, отец перво-наперво искал слова, с которыми он обратился бы к Федору. Слова были непослушны, неуловимы, отец ни разу не мог сказать себе, что нашел хотя бы одну подходящую фразу, но он искал и искал. И, наверное, ни разу не подумал о том, что это говорит в нем голос вины, говорит обостренное военной разлукой желание оправдаться. Только вины (но отец и об этом ни разу не подумал) у него не было, а значит, не в чем было оправдываться. И вот поэтому-то не находились слова, которые отец искал.
А может, слова не находились из-за старика Аввакумова?..
…Я не заметил, как начал перебирать памятью и этот рассказ отца.
Сабиров В. Р., 1924 г. рожд…
Паршуков Нил Миронович, 1…4 г. рожд…
Султанов К., 1895 г. рожд…
Березин П. М., 1902 г. рожд…
Менаков М. И., 1897 г. рожд…
19
Высохший, с длинным белым пухом на голове, с вытянутым морщинистым лицом, Аввакумов был самым старшим и самым давним больным. И сколько помнил отец, старик почти не расставался с книгой. Читал он молча, лежа на боку и подперев голову рукой. Под его видавшими виды очками было темно, черная роговая оправа делала стекла непроницаемыми, и отцу часто сдавалось, что у Аввакумова под очками нету глаз, что провально зияют там одни глубокие пустые глазницы. Лишь когда белая голова отрывалась от книги и стекла, сбросив власть оправы, прояснялись, за ними и обнаруживались крупные белые полушария, медлительные, но искристо-живые.
Подняв голову, Аввакумов — его звали все почему-то только по фамилии — долго смотрел на того, кто оказывался в эту минуту в поле его зрения, и вдруг протягивал книгу:
— Прочти-ка, душевный, вот это. — Длинным костлявым пальцем Аввакумов тыкал в то место на странице, где его же ногтем была сделана отметка. — Громко читай, — требовал Аввакумов.
Отцу, как соседу Аввакумова по койке, чаще других доводилось бывать в роли чтеца. И вот однажды он прочел (не помнил, в какой книге, но крепко зарубил в памяти несколько строк рядом с вмятиной от ногтя):
«Отцам только кажется, что они наставляют сыновей, делая их похожими на себя в намерениях и поступках. В действительности же сыновья владеют и умами и сердцами отцов».
— А ты говоришь, — с затаенной значительностью, глухо сказал Аввакумов.
— А кто тебе что говорил? — насмешливо спросил кто-то от противоположной стены.
Но Аввакумов не ответил. Взяв у отца книгу, он опять затих над ней, только лежал теперь не выпроставшись, а подтянув почти к груди длинные ноги. От этого он стал совсем маленьким, и контуры его высохшего тела под одеялом походили на вопросительный знак.
Отец понял, что невольно вырвавшееся у Аввакумова «А ты говоришь» имело определенный адрес. Видно, старик втайне, мысленно, с кем-то спорил и теперь, получив подтверждение своим мыслям в книге, механически выплеснул его наружу.
Но прочитанное в книге, то, что было отчеркнуто ногтем Аввакумова, навело отца на свои собственные размышления.