Лиз неспешно передвигалась за полупрозрачным блоком из чёрного оргстекла, где-то в пяти ярдах от Эльвиры. Неторопливые, будто скользящие в огромном «аквариуме» движения расплывчатой фигуры в чёрном. И всего три светлых пятна угадывающихся кистей рук и светловолосой головы. Колдовской ритуал со священной фотоаппаратурой, который не суждено увидеть ни одному смертному, как и попасть на закрытую территорию истинной королевы «бала».
Кэрролл никогда не пускала в свои мастерские чужих. Банально говоря, вообще никого впускала. Может быть за очень редкими исключениями, о которых Элл ничего не было известно. По крайней мере, девушка не помнила, чтобы Лиз (всегда окружённая столь внушительной свитой из личных обожателей) уделяла кому-то чрезмерно завышенное внимание или же намеренно возвышала кого-то одного над остальными. Если таковые счастливчики и имелись, то они неплохо маскировались во всеобщей толпе любимчиков своей единственной и почти недосягаемой богини.
Поэтому, увы и нет. Эльвиру никак не могли выделить, ни при каких обстоятельствах и в особенности сейчас. Поэтому-то её так и шторило, пригвоздив к месту истинным осмыслением происходящего, из-за которого она здесь и очутилась. Да! Именно, здесь. В одном из священных капищ королевы Елизаветы (разве что не девственницы). Хотя и не важно где. У данного неофициального королевства на деле не имелось никаких границ, как и ограниченных полномочий для его истинной правительницы, являвшейся миру только в моменты своей спонтанной прихоти.
И сегодняшний день – тому яркое подтверждение.
Лиз позвонила в ПЯТЬ часов утра (!) и как ни в чём ни бывало напомнила об условиях их устной сделки пятилетней давности. Разговор длился не более минуты, несмотря на то, что Элл в те секунды успела пережить как минимум четверть своей прошлой жизни, пронёсшейся перед глазами чёрно-белыми кадрами немого кино.
В общем, выпала она тогда из реальности чуть ли не вместе с сознанием, ослепнув и оглохнув практически до окончания телефонного разговора. Удивительно, что хоть что-то сумела тогда расслышать и даже ни разу не переспросить для уточнения, о чём же ей тогда поведали. Это уже потом она примется ломать голову и выдёргивать из гудящей памяти обрывки знакомых слов и предложений (всё ещё звучавших «эхом» знакомого голоса в глубинах шокированного рассудка) и складывая из них более-менее цельный пазл осмысленного контекста. Она должна была подъехать к административному зданию «Вёрджл-Флеш» в самое ближайшее время. И не важно, что её особняк находился в трёх милях от юго-восточной границы мегаполиса в частном пригороде закрытого типа, от которого до цента Долус-сити за несколько минут ну никак не доберёшься, даже при самом большом желании и при наличии сверхскоростного вертолёта. Подобные приказы обсуждению не подлежали, требуя лишь сиюминутного исполнения, без оправдательных задержек и неприемлемых возражений.
Когда через час (если не больше) девушка влетела в зал нужного павильона, задыхаясь и трясясь всем телом от сумасшедшего страха, Лиз, не выходя из мастерской, вместо приветствия произнесла своим привычно спокойным, ласкающим слух и до боли знакомым мягким голосом:
– Ты опоздала.
И, да, это была констатация факта. После чего Эл испугалась ещё сильней.
И что теперь? Её за это накажут?
– Но это… это же просто невозможно… Так быстро добраться до города из Лайан-хиллза…
– Можешь пока отдышаться. Говорить и оправдываться не обязательно. Я никуда тебя не тороплю.
Элли резко запнулась, будто её неожиданно ударили под дых или со всей дури шмякнули о землю лицом. По сути, она вынудила Лиз всё это произнести, которую на деле личные проблемы и оправдания кого бы то ни было никогда не интересовали.
Или это… своего рода проверка?
Прошло ещё где-то около десяти минут. За это время девушка успела восстановить дыхание (но не унять свихнувшееся сердцебиение) и оглядеться по сторонам. Как она и предполагала, кроме неё и Кэрролл на этом этаже больше никого не наблюдалось. Звенящая тишина абсолютно пустых помещений, буквально заполненных звукоизоляционным вакуумом, из-за которого шипящий в ушах адреналин и бухающее по всему телу сердце казались оглушающим набатом внутренней какофонии.