Опустилась тишина. Пробившиеся было сквозь туман солнечные лучи исчезли. Небо, казалось, начало медленно снижаться. Отдаленные вершины уже скрылись в белой пелене. Наверное, и нашу гору вскоре окутает туман... и тогда ни поисковые самолеты, ни тупамарос не найдут нас. При мысли об этом я почему-то обрадовался. Не знаю, как это объяснить, только ситуация, в которой я оказался, нисколько не тяготила меня. И даже столь печальное место вдруг открывало мне свое скромное очарование: лысая гора, голое плоскогорье с этой удивительной бороздой, камни, впаянные в скалистую почву, как бы остекленевшие, оплавленные каким-то чудовищным пламенем... разве все это не прекрасный фон для какого-нибудь невероятного приключения? Разве мог бы я описать поверхность Луны, если бы никогда не побывал там?.
-- Как действует ваш прибор, инженер?
Дег подошел к Финклю, занятому прибором. В нем было столько непонятного -- уйма всяких трубочек, капсул, коробочек, тонких стальных проводов, что Дег, как всегда, не удержался, чтобы не полюбопытствовать. Его постоянно привлекало всякое странное устройство, словно магнитом тянуло... даже если он и не мог в нем разобраться. Финкль посмотрел на него горящими глазами.
-- О, это очень, очень просто... простейший принцип, -- с радостью принялся объяснять он. -- Прибор фиксирует сердечные импульсы... можно даже сказать, сердечное эхо... Вот здесь... -- Инженер показал на микрофон, длинный и тонкий, словно пуля. -- Вот сюда попадают даже самые слабые импульсы... Видите?.. Если поставить микрофон вот так... -- и он приставил его чувствительный конец к камню, возле которого мы сидели. -- Вот так... представим себе, что этот камень -- груда обломков. Вот так... опускаю рычажок... И если только под руинами находится еще живой человек... прибор вскоре зафиксирует ритм сердечной пульсации...на вот этой крохотной кассете, а вот это акустическое устройство усилит звуки в семьсот раз... Тут не может быть никакой ошибки! Во-первых, будет слышно, а во-вторых, засветится капсула, -- понятно?
-- Ну, это и в самом деде невероятно, -- пробормотал Дег и посмотрел на меня: -- Просто невероятно, Мартин, правда?
Я не успел ответить, так как в этот момент Эванс, отшвырнув прочь пустую консервную банку, воскликнул:
-- Гораздо невероятнее другое -- у нас под боком миллион долларов, а мы почему-то теряем время!
-- Это точно, -- проворчал Джей, избегая моего взгляда.
-- Вот это действительно невероятно! -- повторил Эванс.
Я решил, что пришло время поставить точки над "и".
-- Ох... ох...
-- Эванс, послушайте меня. Послушай и ты, Джей. Я говорю вам это в последний раз и больше повторять не буду.
-- Черт возьми, Мартин, но...
-- Представляется случай изрядно разбогатеть, настолько, чтобы уже не желать больше никаких денег. Я не миллионер, даже квартира, в которой я живу, не принадлежит мне. У меня есть только хибара на озере Мичиган и друзья, разбросанные по всему свету. Я журналист. И вовсе не гений, каким меня представляет полковник, когда хочет польстить мне, а просто неплохой газетчик... Достаточно неглупый, чтобы понять -- это сражение за миллион долларов проиграно раньше, чем началось...
-- Ох... Ох...
-- Нам не удалось бы получить этот миллион, даже если бы мы дружно договорились обо всем, даже если бы решились рискнуть жизнью. Астрид закрылась в самолете. Мы можем, разбежавшись, окружить его со всех сторон. Но вход в кабину только один. Астрид будет сидеть там спокойно, целясь в каждого из нас... и скажите мне, кто из вас отважиться подняться в самолет? Ты, Джей? Вы, Эванс?.. Или ты, Дег?
Дег ткнул себя пальцем в груд:
-- Я? Это уж точно -- нет!
-- И вы оба -- тоже! Если вздумали помышлять о миллионе, надо было раньше думать. К тому же это богатство принадлежит кому угодно, только не нам. Если, конечно, мы не хотим уподобиться тупамарос...
-- Ох... Ох...
-- Кто это, черт побери, так вздыхает? -- не выдержал я. Излагая все, что намеревался сказать, я все время слышал далекое и в то же время совсем близкое, почти неуловимое дыхание... или стон...
-- Кто это так дышит? -- повторил я. И увидел, что все смотрят на меня. У них тоже возник этот вопрос. Мы молча переглянулись. Больше ничего не было слышно. и вдруг
-- Ох... Ох...
Два вздоха -- один словно эхо другого. Так никто из нас не дышал. Но тем не менее, странное дыхание окружало нас, висело над нами, звучало внутри нас...
Вдруг отчаянно звякнули вдруг колокольчики тревоги. Я вздрогнул, волосы на голове зашевелились. Встретившись взглядом с Финклем, я задал ему немой вопрос. Мы вместе посмотрели на прибор...
Вздохи исходили оттуда. Эти еле уловимые вздохи доносились из микрофона.
Глава 5.
Я вскочил. Остальные тоже. Финкль испуганно смотрел на меня. Мы молчали. Может быть... да, может, мы все-таки ошибались.
Прошло несколько секунд, и вдруг снова:
-- Ох... Ох...
Невозможно передать вот так словами на бумаге этот тихий металлический, нереальный звук. Это дыхание, этот шепот, этот шелест несуществующей листвы -- такое бывает лишь во сне, в кошмарном сне. Но мы слышали это. Прошло еще секунд тридцать, и мы опять услышали те же звуки. Я набрался мужества и посмотрел на прибор... и увидел, что при каждом вздохе капсула слабо, еле уловимо пульсирует. Было в этом что-то бесконечно отдаленное, усталое, не огонек, а дальний отблеск. Но все же лампочка на приборе светилась!
Я хотел было что-то сказать, но не смог. У меня возникло ощущение, будто все это действительно только кошмарный сои. Удушливый комок сжал мне горло. И все же я с трудом произнес:
-- Наверное, что-то испортилось в приборе, инженер.
Никто не шелохнулся. И прежде чем опять послышались непонятные звуки, Эванс неуверенно проговорил:
-- Конечно, это какая-то неполадка.
В это невозможно было поверить. Никто и не верил. Финклъ дрожащими губами произнес:
-- Неполадка? Нет, нет. Этого не может быть.
Наступила тишина. Все смотрели на микрофон, приставленный к камню. Я все же чувствовал, что дуло тут не в какой-то неисправности. Я готов был поклясться... Но мои чувства, мои клятвы не имели в сущности никакого значения. Это ДОЛЖНА БЫЛА БЫТЬ неполадка. Камень не может пульсировать. У него нет сердца, а значит, нет и сердцебиения.
-- Это действительно какая-то неисправность, инженер, -- сказал я. Не знаю отчего, но голос мой звучал глухо.
Все замерли. Никто не решался даже шевельнуться. Как прикованные, не отрывали мы взгляда от прибора. И каждый раз, когда вновь раздавались таинственные вздохи, мы опять видели еле заметное, едва уловимое мерцание, слабое предвестие света. Финкль оказался сильнее нас. Он постарался сбросить это колдовское оцепенение и громко сказал:
-- Ясно, что прибор... работает не так, как должен был бы... Как я и опасался... посадка... толчок... естественно, что...
-- Попробуем переставить микрофон, -- предложил я. Все испугались возможного исхода этого эксперимента. Но потом Эванс поднялся и решительно перевернул микрофон, направив его в противоположную сторону -- к самолету, в пустоту, в ничто. Мы замерли в ожидании.
Тишина.
Прошло несколько секунд. и еще тридцать, сорок, шестьдесят... Никаких вздохов. Абсолютное молчание. И никакого мерцания капсулы. Ничего.
Перепуганный Финкль коснулся прибора, проверил микрофон и снова приставил к камню.
Секунды, которые последовали затем, тянулись мучительно медленно и казались долгими часами.
-- Ох... Ох...
Мы переглянулись. Все, стоявшие рядом со мной, выглядели одинаково -бледные, растерянные, потрясенные, напуганные. В этот момент все остальное на свете просто перестало существовать для нас. Забыты были и золото, и банкноты, и взрывчатка, и Астрид с ее пистолетом, и тупамарос. Главным стало нечто такое, что мы не способны были понять, что пугало нас, -- что-то могучее, грозившее уничтожить нас... Если, конечно, мы не бредим или этот непогрешимый прибор не сошел с ума.