— Не предпринимайте ничего хотя бы в течение сегодняшнего дня. Только не думайте, что испугали меня — я пережил тридцать седьмой…
Часа через два Насте позвонил ответственный секретарь:
— Ну, старуха, ты даешь!
— Кому? — деловито осведомилась Настя.
— Жаль, что не мне! — жизнерадостно засмеялся ответсек. — Твой материал сейчас набираем и ставим прямо в номер, чтобы слухи не расползлись.
Он выждал немного, ожидая восторгов и благодарностей. Не дождавшись, уже менее эмоционально сказал:
— Но я тебе не завидую. Будет взрыв, и тебя может завалить обломками.
— Журналистика — опасная профессия, — меланхолично заметила Настя. — А кто не рискует, тот растворяется в тишине.
— Хорошо сказано, — отметил ответсек. — Я распорядился, чтобы корректоры читали твою статью в полосе, они ведь по редакции главные разносчики новостей. Дежурные по слухам.
На следующее утро в киосках за газетой выстраивались очереди. О статье говорила вся Москва, а в редакции не нашлось ни одного человека, который не поздравил бы Настю. Кто искренне, кто с ухмылочками.
Главный с утра уехал в ЦК и вернулся только после обеда: партия, как и страна, переживала тяжелейший кризис, но чиновничество функционировало исправно. Настя позвонила в приемную, помощнику, с которым была в хороших отношениях, тому, как она чувствовала, очень хотелось бы её поиметь.
— Как он?
— Настроение неплохое. Ходит по кабинету и мурлычит «Мой костер в тумане светит…»
Это был хороший знак: Главный любил романсы и часто напевал их, только для себя. По романсам определяли его настроение. «Мой костер», — это хорошо, можно надавить по поводу залежавшегося материала или долгожданного жилья. «Гори, гори, моя звезда», — «схлопотал» в ЦК, а теперь щедро будет делиться с попавшимися под тяжелую длань своими неприятностями.
После обеда в редакцию зашел Кушкин и пригласил попить кофейку в редакционном кафетерии. По пути, в коридоре, он сказал:
— Вы молодец, Настя. Против вашего «героя» начнется следствие. Документы уже затребовали… А в разговоре с Главным вы взяли правильный тон.
— Но ведь в кабинете были только он и я, — изумилась Настя.
— Не прикидывайтесь дурочкой, Настя. Вам это не идет.
В кафе к ним тут же подсели две девушки из отдела писем, известные в редакции давалки.
— Знакомьтесь, — с достоинством сказала Настя. — Миша. Мой друг, чемпион России по автогонкам. Каким, не знаю, потому что меня интересует Миша, а не автомашины.
Все оживленно засмеялись. Кушкин улыбался своей жизнерадостной американизированной улыбкой. На них обращали внимание. Общее мнение женской половины редакционной общественности сформировалось на ходу: у известной журналистки Анастасии Соболевой именно такой друг и должен быть. Рослый. Спортивный. Одет со вкусом. Чего-то там чемпион…
— Ты проводишь меня немножко, Настенька? — спросил Кушкин.
— Конечно, Мишель, — Настя с чуть приметным юмором играл свою роль. Она догадалась, что Кушкин хочет с нею поговорить без помех.
Они вышли из редакционного здания и пошли по Тверскому бульвару.
— Настя, я передам вам документы по наркотикам. Там замешаны два крупных деятеля и несколько детишек из «знатных» семейств.
— Еще одно задание? — пыталась возмутиться Настя.
— Вы же видите, мы не в интриги вас вовлекаем, а даем возможность потрудиться на благо Отечества.
— Не надо громких фраз, — поморщилась Настя.
— Иногда они наиболее точно отражают суть происходящего. А сейчас я вам незаметно передам листик бумаги. Там адрес и текст телеграммы. Пошлите её и сохраните квитанцию.
— Какая ещё телеграмма?
— Вы выражаете искреннее соболезнование в связи с кончиной вашей канадской родственницы.
— О Господи, — тяжело вздохнула Настя. — Только этого мне не хватало. Да я о ней слышала-то лишь мельком, когда отец с мамой об этом шептались, и мама под честное слово мне кое-что рассказала.
— И тем не менее…
— Вы оставите меня в покое или нет? — взорвалась Настя.
— Нет! — твердо отрезал Михаил Иванович. — Вы — в команде. И вы уже многое знаете…
Они долго шли молча по бульвару. Михаил Иванович, как заметила уже Настя, умел молчать, не напуская на себя угрюмость или недовольство. А Насте было не по себе. Она понимала, что её используют для каких-то целей. Кто-то пожелал, чтобы она, сопливая ещё недавно девчонка, стала известной журналисткой и аккуратно, быстро провел её через университетские аудитории в редакционные кабинеты. Она тоже неплохо заявила о себе публикациями, но мало ли их, девиц, умеющих сносно писать? Смешно думать, что это — в благодарность за то, что она дала себя трахнуть Олегу, а потом и Алексею. Это, скорее, была «неофициальная» часть программы, кем-то и почему-то разработанной именно для нее. Правда, она очень сомневалась, что цепляющий её мужик обязательно должен был бы переспать с нею. Скорее, вначале она была для Олега обычной московской пигалицей-давалочкой, из тех, кто недолго размышляет, лечь или не лечь, если предлагают. Это, очевидно, позже возникла идея присмотреться к ней повнимательнее.