Евгений Сергеевич выразительно пожал плечами, показывая, что тема разговора лежит много ниже его уровня. Но все глаза обратились к нему как к арбитру, и он не мог отмолчаться.
– Я, прошу прощения, не медик. Впрочем, здесь, может быть, и не медицинская проблема, а историческая. Можно припомнить случай, когда целыми народами овладевало своего рода безумие, какие-то предчувствия апокалиптические. Да и наши мужички среднерусские раз в три года готовятся к концу света.
– Конец света, так конец света, – вмешался дядя Фаня, – но почему для начала надо зарезать именно меня?!
Евгений Сергеевич развел руками.
– Я не убивец, – почти угрожающе заявил Фрол.
– Вы говорите – мужики, – раздумчиво вздохнула Марья Андреевна, – а вот Тихон Петрович час тому назад сказал, что умрет ровно через месяц. Как объявят, так он и умрет, а что объявят, не объяснил. Очень спокойно сказал. И я ему поверила.
– Так он пришел в себя? – заинтересованно вскинулась Зоя Вечеславовна.
Профессор расценил слова Марьи Андреевны как сомнение в свой адрес и начал приосаниваться для того, чтобы заново и наукообразнее все переобъяснить. Генерал, боясь, что он снова овладеет инициативой, вмешался:
– А я считаю, что дело должно довести до конца. Он, – палец во Фрола, – явился, чтобы нечто объяснить, так пусть объясняет. Где и как произойдет то, что, как он считает, предстоит ему сделать и чего он делать не желает. По его словам. Может, нам кое-что станет понятнее.
Несмотря на чрезмерную витиеватость, граничащую с косноязычностью, речь генерала показалась всем убедительной. Так часто бывает. «Есть речи – значенье темно иль ничтожно, но им без волненья внимать невозможно».
На веранде началось сочувственно-заинтересованное шевеление. Почувствовав всеобщую поддержку, генерал хотел было обратиться к представителю народа, дабы растолковать ему, что хватит, мол, темнить. Но не успел, ибо услышал угрюмый голос представителя:
– Я знаю где.
Стало быть, все понял из говорившегося выше.
– И отлично, – воскликнул генерал, – может быть, в таком случае ты нас туда проводишь?
Фрол отрицательно покачал головой.
– Что значит это твое?.. – Василий Васильевич как мог передразнил его.
– Вы, барин, меня поведите.
– То есть как? Ты же сказал, что знаешь!
Фрол кивнул и молча постучал себя скомканной шапкой чуть пониже кадыка.
– Истинный Бог. Только дороженьки не ведаю. Вы поведите меня, я и узнаю.
Раздался негромкий деланый смех Евгения Сергеевича.
– Да он просто дурачит вас, генерал. Сейчас каждый мужик мнит себя Распутиным. И внешне похож.
Все мысленно согласились, что слова профессора, в общем-то, справедливы, но вместе с тем остались при мнении, что он неправ.
Генерал, продолжая ощущать всецелую поддержку масс, не побоялся показаться смешным и решил возглавить предполагаемое шествие.
Несколько минут ушло на его подготовку и оснащение. То есть на то, чтобы отодвинуть соломенные кресла и встать, чтобы принести свечи и возжечь их.
– Ты не пойдешь? – спросила Зоя Вечеславовна оставшегося в креслах мужа.
– Лейбниц, кажется, как-то сказал: если ко мне прибегут и скажут, что типографский шрифт, случайно рассыпанный на улице, сложился сам собою в «Энеиду», я и пальцем не шевельну, чтобы пойти посмотреть. Я остаюсь с Лейбницем.
«Как типографский шрифт мог оказаться на улице?» – зачем-то подумал дядя Фаня.
Евгений Сергеевич был доволен собой. Он специально произнес свою краткую речь очень громко, ему хотелось уязвить неблагодарную толпу, не оценившую его романа. Пусть уходят! Но пусть уходят с клеймом дикарей на челе. Генерал был настолько на коне в этот момент, что счел возможным не удостаивать журнальную крысу ответом. Зоя Вечеславовна, всем умом находясь на стороне мужа, все же, не справившись с внутренним позывом, выдохнула вместе с клубом дыма:
– Мне надо там быть.
Лейбниц пожал плечами.
– А ты чего сидишь? – спросил Аркадий друга.
– Я здесь побуду, а ты мне потом все расскажешь.
– Ну, ты, брат, настоящий торфяник.
Саша Павлов виновато потупился, но остался на месте. Несмотря на эти мелкие неприятности в арьергарде, генеральское шествие двинулось. Василий Васильевич Столешин, согнувшись в дурашливом четвертьпоклоне, пропустил вперед себя Грушу со свечой и самого испытуемого.
– Прошу-с, – и последовал за ними. Брак с таганрогской актрисой сказался в этом его движении.