Неловкого молчания не наблюдалось. Честно сказать, я боялась, что наше общение с Адой носило временный характер и закончилось попыткой забыться в алкоголе. Обрадовалась, что ошиблась. Видимо, не только я в этом доме… нуждалась в друзьях.
После завтрака я собиралась отыскать Петра. Все же беспокойство за его здоровье никуда не делось. Ада подсказала — дворецкий до сих пор находился в лаборатории Иллариона. И все еще… не приходил в сознание. Это настораживало.
С девушкой мы распрощались на первом этаже у главной лестницы. Как я ни пыталась ее уговорить составить мне компанию, брюнетка была непреклонна. С гордо поднятой головой она ушла в сторону кухни, отказавшись даже нос показать в лабораторию, куда я поспешила наведаться.
С каждым разом, когда спускалась в «царство» Иллариона, все меньше обращала внимания на резкий запах химсредств, слепящую белизну окружающего и мертвую тишину вокруг. Видимо, я уже привыкала к любым условиям или неожиданностям.
Сейчас же, подгоняемая в спину волнением с любопытством, вообще не разбирала дороги. Лишь бы поскорее добраться до знакомой белой двери и собственными глазами убедиться, что все по-прежнему в порядке.
Ученого я нашла там, где и видела в последний раз. За столом с реактивами.
Илларион сидел со слишком прямой спиной, словно проглотил жердь, и сосредоточенно что-то писал в блокнот, периодически встряхивая желтую субстанцию в прозрачной колбе. Казалось, что мужчина провел с баночками-скляночками, не отвлекаясь ни на что, как минимум сутки.
Растрепанный вид, покрасневшие от усталости глаза, резкие, нервные движения — все это говорило не в пользу обычного спокойствия Иллариона. И хоть как сильно мне до этого хотелось уколоть мужчину, мелко «отомстив» за плохое настроение Ады, но… Едва войдя в лабораторию сразу поняла — ученый и так, мягко говоря, не в форме. В причины подобного состояния даже мысленно вдаваться не стала. Мужчины для меня до сих пор воспринимались сложнее, чем китайская грамота. И если последнюю была возможность изучить за всю жизнь при должном желании и стремлении к знаниям, то полностью понять мужчин, их поступки и мотивы — нет. Всего времени жизни не хватит, чтобы разобраться, что движет сильными мира сего. Впрочем, как и им никогда не понять, чем живут женщины. Таков закон природы.
Первым делом я направилась к кушетке, где прикрытый по пояс простыней, лежал Петр.
— Мартышка? — нахмурился Илларион, словно только что заметил посторонних в «святая святых». Хотя немногим ранее уже проследил за мной откровенно «пустым» взглядом. — Все-таки пришла.
Мимоходом кивнув, не став тратить время на расшаркивания в приветствиях, я сосредоточила все внимание на дворецком.
— Как он? — задала ужасно банальный и глупый вопрос.
Почему глупый? Так, судя по одному виду Петра, я без знаний медицины могла утверждать, что мужчине явно совсем не хорошо.
Дворецкий выглядел неспокойным. К пугающей бледности его кожи прибавилась мертвецкая синева. Толстые жгуты вен, что проступили ближе к поверхности, придавали виду мужчины ощутимой жути.
Илларион опроверг мои ожидания и не стал острить.
— В горячке.
Тяжело сглотнув, я сцепила мгновенно похолодевшие руки в замок. Перед глазами резко всплыла картина из моего далекого прошлого. Еще времен младшей школы. Тогда я время от времени не считалась откровенным изгоем и, не обижаясь на игнорирование или дразнилки одноклассников, следовала за ними. Как овца за стадом.
После занятий большинство ребят любило собираться в «садике» через два двора от школы. Трехэтажный недострой, что зиял черными дырами вместо окон и дверей, так и не стал детским садиком, как задумывалось. Но детей от мала и до велика притягивал к себе, словно магнитом.
И компания ребят и девчонок из моего класса не стала исключением. Что мы там делали лишних два-три часа после занятий? Лично я — ничего. Выступала в роли простого наблюдателя, человека-невидимки. Девчонки же поддерживали ребят, которые уже тогда старались покрасоваться перед ними. Проявляли чудеса ловкости и смелости, взбираясь на крышу «садика» по недостроенным ступеням или выступам на стене.
В один из таких дней Лешке Воронцову повезло меньше, чем остальным. Не рассчитав сил, он сорвался со стены, так и не забравшись на крышу. Хорошо, что от земли было не больше метра. Выше залезть просто не успел.
Лешка, отряхнувшись и смеясь, поднялся на ноги. Все, кто затаил дыхание, смогли вздохнуть с облегчением. Не разбился. Но вот… ногу поранил. Ржавый гвоздь вошел в пятку, словно нож в масло, сквозь резиновую подошву кроссовка.
Конечно же, сразу Лешка домой не пошел. Ребята как умели оказали ему помощь. Вытащили гвоздь, приложили к ранке какую-то тряпку, чтобы остановить кровь. Кстати, ее-то и было всего ничего. Так… Пару капель. Даже испугаться не получилось.
Маме «смелый» Воронцов боевое ранение показал день на третий-четвертый, точно не вспомню. На хромоту сына Мария Петровна, мать-одиночка, что вечно пропадала на трех работах, не обратила особого внимания. А вот когда распухшую стопу уже сложно было засунуть в кроссовок… забила тревогу.
Тот день, когда Лешка не пришел в школу, я не помню. И долгое время его пропадания по больницам тоже. Но день, в который увидела одноклассника на лавочке в парке… отпечатался в памяти.
Лешке ампутировали стопу.
— Инфекция, — буркнул он мне, даже не дожидаясь закономерного вопроса. Видимо за последнее время привык отвечать одно и то же. — Гвоздь оказался с сюрпризом. Мне врач сказал.
С того дня я приобрела тягу к идеальной чистоте. Во всем.
— Заражение? — с затаенным страхом следя за метаниями Петра, подала голос я.
— Яд.
— О!
— Я не учел сразу, что меч кентавра может быть смазан отравой.
— Все так серьезно? — выпучила глаза я, даже на секунду боясь представить, что на месте дворецкого мог оказаться Егор. Да, слепой эгоизм с моей стороны, но отделаться от чувства облегчения, что Егору удалось избежать подобного ужаса, никак не получалось. — Что за яд? Это смертельно? А противоядие уже готово?
— Вот сейчас как раз закончу разгадывать сканворд и любезно отвечу на все твои вопросы, — лилейным тоном разлился Илларион.
Его широкая, ласковая улыбочка никоим образом не затронула глаз. В которых плескался, как мне показалось, самый настоящий смертельный холод.
Я поежилась.
И не зря не стала вестись на «сладкий» тон ученого. Не прошло и минуты, как Илларион взвился, чуть ли ни рыча:
— Я, по-твоему, тут в крестики-нолики играю или что?!
— Нет, я…
— Или, может, должен перед тобой отчитываться о каждом шаге?! — ярился Илларион.
Чуть дальше линии волос я вновь заметила толстые коричневые отростки, заостренные к концу и изогнутые вверх. Рога.
Если интуиция мне не изменяла, то рога являлись показателем крайней степени гнева сатира. Или возбуждения. Ни тот, ни другой вариант меня не радовал.
— Прости, я больше не буду тебя отвлекать, — быстро повинилась я.
Не знаю, что так взбесило ученого, но быть причиной такого буйства, да и еще, не дай Бог, попасть под раздачу — хотелось в последнюю очередь.
Я пристроилась на табуретке возле кушетки и притихла.
Безоблачная тишина не продержалась и двух минут.
— Прости, мартышка, — сказал Илларион. — Я не должен был на тебе срываться. Противоядие еще не готово. Столько часов подряд я пробую различные варианты, но безрезультатно. Словно не хватает последнего ингредиента и что это — не могу понять.
Мужчина шумно вздохнул. Провел ладонью по лицу, словно это движение могло унять всю усталость.
Откровенно говоря, выглядел Илларион всего чуточку лучше собственного пациента. Видя, как сильно ученый переживает неудачу, разве я могла обижаться на всплеск раздражения?
Не могла.
— Все в порядке. Я понимаю.
— Спасибо.
Я отмахнулась.
Петр что-то пробормотал охрипшим голосом. Как ни прислушивалась, затаив дыхание, а разобрать не получилось. Звуки складывались в слова, срывались с мужских губ резкими фразами, но смысл разобрать не удавалось. Точно я и не знала этого языка.