Я поджала губы в негодовании.
— Отвечай.
— Не хочу!
— Значит, и ты не лезь в мою.
И на это я вновь не нашлась, что ответить.
Илларион переставил несколько баночек, встряхнул содержимое трех пробирок с прозрачной жидкостью внутри, заглянул в блокнот, сверился с часами. Мужчина вновь стал выглядеть сосредоточенным до жути, будто из него за секунду выкачали все эмоции, чувства, желания, оставив лишь холодную рациональность. Правда, в том, что подобная броня с легкостью могла оказаться очередной маской, я почти не сомневалась. Хорошо уяснила: в этом доме не все такое «простое», как может сперва показаться.
Настороженно следя за размеренными действиями мужчины, я мысленно невольно возвращалась к моменту нашей «стычки», все больше отмечая детали неправильности случившегося. Через несколько минут я точно уверилась в версии, что Илларион специально задумал этот показательный урок, чтобы действительно «щелкнуть» меня по носу. Главным показателем этого оказалось то, что ни в его «ласках», ни во взгляде так и не проснулась искра чисто мужского интереса.
ГЛАВА 10
Илларион добавил в колбу три белые гранулы размером с маленькие пуговки. Жидкость забурлила и вновь сменила цвет. Своей насыщенностью теперь напоминая цветки сирени.
Ученый, казалось, совсем позабыл о моем присутствии. Хотя, обдумывая наш первый серьезный конфликт, по внутренним ощущениям я молчала не больше двух-трех минут.
— Это было грубо, — прокаркала охрипшим голосом я.
Мужчина замер.
Я видела, что он отвлекся и перестал так пристально следить за колбой, но взгляд на меня не поднял.
— Черт, я знаю.
Это глухое признание что-то сделало со мной. Точно в груди оборвалась натянутая струна. Довольно болезненно. Наверное, именно так пытается плакать душа, когда ее захлестывает волна разочарования. Ведь я совершенно не ожидала подвоха от единственного человека, с которым поделилась всем… Почти всем.
— Ты что плачешь?
Я мазнула ладонью по щеке — мокрая.
— Нет, — украдкой утерла лицо.
Сразу вспомнилось, как мама всегда говорила: «Слезы — признак слабости. Использовать их нужно с умом и только в одном случае. Как тонкую манипуляцию настроением мужчины».
Манипулировать посредством слез я так и не научилась, выставлять собственную слабость напоказ было стыдно.
Я и раньше не могла с точностью до процента сказать, чего ожидать от Иллариона в тот или иной момент. После «проверки» на вшивость и вовсе боялась даже предполагать.
Сатир и непредсказуемость стали для меня равноценными синонимами.
Мужчина вполне мог не заострять внимания на слезах, мог поверить моему лживому ответу, с таким же успехом мог и… высмеять плаксивость. Последнее, наверняка, сделала бы моя идеальная мать…
Но Илларион повел себя так, как я менее всего ожидала.
— Я не должен был затевать никаких проверок, — признание звучало глухо и немного сипло, словно у него вдруг разболелось горло и каждое слово давалось с трудом. — На самом деле, я давно догадывался, что феромоны сатирской сущности на тебя не действуют. Будь это не так — уже проявились бы соответствующие реакции.
Я настолько была сбита с толку его словами, что дышала через раз.
Илларион же, казалось бы, даже не ждал какой-либо реакции в ответ. Просто продолжал говорить:
— Думаю, ты должна знать: я не всегда могу совладать со своей сущностью. Агрессия — не редкость в нашем мире и только приветствуется, как признак силы. Сдерживать нрав для нас — сложнее всего. Приняв решение попробовать жить в человеческом мире, мне пришлось научиться борьбе с природными инстинктами.
Мужчина рваным жестом взлохматил челку.
— Когда же ты включила режим «свахи»… все мои предохранители слетели к чертовой матери. Не представляешь, до какой крайней точки кипения ты меня выбесила, мартышка.
Ученый не отвлекался от своих записей. Листал блокнот, что-то дописывал местами, сверялся с часами, расставлял реактивы на специальной подставке и… даже головы не поднял. В общем, всячески делал вид, что затронутая им же тема касается кого угодно, а его в последнюю очередь.
Против показного равнодушия играли охрипший голос, резкие движения — как указка на нервозность, излишняя сосредоточенность на мелочах. Подобные детали поведения мужчины не могли обойти меня стороной, заверяя в искренности Иллариона. Явно ему было далеко не все равно, как я отреагирую после случившегося. И это помогло смягчить мой вспыхнувший ранее гнев.
— Прости, — добавил ученый «контрольный» в голову моей обиде.
Нет, одним словом невозможно перечеркнуть разочарование или мгновенно замазать трещину в доверии, но… Категоричность удалось отбросить.
Я смогла взглянуть на Иллариона с другой стороны. Человек, способный признать собственную ошибку вслух, наступив на гордость, — редкость в современном мире и заслуживал хотя бы то, чтобы получить второй шанс.
— Не делай так больше, — смягчилась я.
Илларион вскинул голову:
— Не буду, мартышка.
Ему оказалось довольно трудно скрыть улыбку, а мне удержаться от ответной. Поэтому я поспешно добавила:
— Я не подопытная крыса, понял?
— Конечно не крыса, — с готовностью поддакнул он.
— И не потерплю опыты над собой!
— Я и не буду…
— После такого я чувствую себя грязной! — выпалила я.
Легкая улыбка Иллариона тотчас исчезла.
— Я не хотел, чтобы все получилось вот так…
— Хочу верить, что это свинство больше не повторится, — тяжело вздохнув, я покачала головой. — Иначе… мне придется…
— Что?
Я судорожно стала подбирать наиболее подходящий вариант для будущей расплаты.
— Двинуть тебе между… рогов! Вот что!
Вертикальная складка между бровей мужчины тут же разгладилась, губы растянулись в широкой улыбке. Напряжение, просто-таки, казалось, пропитавшее все вокруг — исчезло. Видать Илларион ожидал от меня чего-то более ужасного, заранее приготовившись держать удар. А теперь расслабился.
— И перестань скалиться!
— Да-а, — протянул ученый, отсмеявшись. — Это ужасная угроза, мартышка!
— Издеваешься?
— Упаси Создатель! — Илларион выставил руки в жесте капитуляции, но легкая улыбка так и не пропала с его лица. — Не хочу испытать твое обещание в действии, поэтому постараюсь не провоцировать мартышку на праведный гнев.
— Издеваешься, — с глупой улыбкой, от которой и мне трудно оказалось избавиться, вздохнула я.
После той неожиданной вспышки гнева Иллариона, что больно ударила по мне, это скорое перемирие и возвратившаяся легкость в общении — пролились бальзамом на душу.
— Ни капли. Удар у тебя хорошо поставлен, — театрально поморщившись, мужчина потер щеку, на которой все еще пышным цветком цвел след от пощечины. — С меня одного раза хватит. Благодарю.
— Кушайте — не обляпайтесь, — язвительно заявила я, в ответ услышав очередной взрыв хохота от мужчины.
Краткий миг веселья, так необходимый после неприятностей свалившихся на голову, был полезен нам обоим. Мне так точно.
Правда, передышка долго не продлилась. Завершилась сразу же, как от кушетки послышался громкий, хриплый стон.
Бледность Петра только усилилась. Хотя никогда раньше я бы и не подумала, что кожа способна приобретать такой страшный, мертвый оттенок. Сейчас тело мужчины выглядело настолько странно, точно обернутое в хрупкий пергамент, сквозь который просвечивались вздувшиеся сосуды.
— Чем я могу помочь? — беспомощно сжалась я под мощной атакой вины.
Вместо того чтобы полностью сосредоточиться на здоровье дворецкого, мы с Илларионом позволили себе беспечно выяснять отношения. Глупость какая!
— Я же уже сказал тебе — не стоит лезть в мою личную… — раздраженно начал ученый, не поднимая сосредоточенного взгляда от своих записей.