— Говорил я тебе, дураку старому, — завязывай с чифирем, а тебе как об стенку горох. Это ведь у тебя уже четыре раза было, забыл, что ли?
— Укатали сивку крутые горки, — еле слышно прошептал Лысый. — Похоже, на этот раз мне…
Он не договорил, и Роман, почувствовав, что его сердце на секунду замерло, увидел, как у Лысого медленно отвалилась челюсть.
Тарасыч огорченно покрутил головой, затем снял помятую фуражку и сказал:
— Все, крякнул Лысый. Царство ему небесное.
Перекрестившись, он снова надел фуражку и, осмотревшись, скомандовал:
— Сидите тут тихо, а я пойду вызову кого надо.
Еще раз посмотрев на неподвижного Лысого, он вздохнул и вышел из камеры.
Лязгнул замок, и в наступившей тишине были слышны только удаляющиеся шаги старого надзирателя, который видел на своем веку столько смертей, что еще одна никак не могла испортить ему настроение.
— Ты ж мене пидманула… — донеслось из коридора.
Роман, так и не уснувший в эту ночь, лежал на спине и неподвижным взглядом смотрел в грязный потолок. Не спали и другие обитатели камеры. После того как четверо вертухаев, проклиная Лысого, который испортил им спокойную ночь, вынесли из камеры труп, братки некоторое время вспоминали в темноте положительные стороны усопшего, но, поскольку их по понятным причинам было не так уж и много, то разговор быстро закончился и наступила тишина. Однако никто не спал, и когда в камере зажгли свет, Роман увидел, что все остальные лежат, как и он сам, на спине и сверлят глазами потолок.
Мысли у Романа были самые что ни на есть мрачные.
Стоило ему обрести какую-никакую надежду после того, как Лысый пообещал посодействовать ему в судьбе Арбуза, как все рухнуло. Смерть Лысого была последней каплей, и Роман пал духом.
Все.
Арбуз теперь пропадет ни за что, а сам Роман…
Что будет с ним, одному богу известно, но, наверное, мало не покажется.
Вряд ли те люди, которые организовали ему арест и пресс-хату, отступятся от своих намерений. Если это «Воля народа», а кроме нее, некому, то Роману крышка. Эти ребята просто так с него не слезут. Слишком много крови попортил им Роман. А если посчитать деньги, которые из-за него потеряла эта подпольная организация, то Роман в их глазах заслуживает четвертования, повешения, посажения на кол и гильотины. А до этого — весь остальной средневековый наборчик — иголки под ногти, пытка огнем, сдирание кожи со спины и прочие радости.
Роман представил, как мрачные чиновники говорят между собой: ну, раз с пресс-хатой ничего не вышло, придется его отпустить. От такой глупости Роману стало смешно, и он истерически захихикал.
— Ты чо? — испуганно спросил один из братков.
— Да так, — Роман усилием воли подавил дурацкий смех, — это у меня просто слегка крыша поехала. Если начну по стенкам прыгать, вяжите меня крепко, только вертухаев не вызывайте.
— А чо, с тобой такое бывает? — обеспокоенно поинтересовался браток.
— Пока не было, — ответил Роман, — но тут, понимаешь, такое дело… Получается, что Лысый мог мне помочь, а теперь — сам видишь. Лысый на небесах, а я в «Крестах». И никто не узнает, где могилка моя. А кроме того, пропадет один хороший человек.
— Ну, тут уж как выйдет, — философски произнес браток, — а ты все-таки это, поспокойнее, не бесись.
— Ладно, попробую, — ответил Роман и закрыл глаза.
И тут же, к своему удивлению, почувствовал, что засыпает.
Разбудил Романа ставший уже знакомым лязг ключа в двери.
Открыв глаза, он потянулся и, повернувшись на бок, увидел в дверях все того же Тарасыча и двух стоявших за его спиной молодых вертухаев.
— Пошли, певец. С вещами, — сказал Тарасыч.
— А у меня и вещей-то нет, — ответил Роман, поднимаясь с койки.
— Тогда без вещей, — сказал Тарасыч.
Потянувшись, Роман встряхнулся и спросил:
— Ну и куда на этот раз?
— Увидишь, — усмехнулся Тарасыч. — Попрощайся с братками.
— А что, уже расстрельная команда прибыла? — поинтересовался Роман, закурив сигарету из чьей-то пачки, лежавшей на столе. — Последний парад наступает?
— Парад ему… — проворчал Тарасыч. — Кончай болтать, пошли.
Вертухаи за его спиной нетерпеливо переступили с ноги на ногу, и Роман, вздохнув, сказал:
— Покедова, братки! Если не вернусь, считайте меня…
— Хорош языком чесать, — сказал Тарасыч и потянул Романа за рукав.
Выйдя в коридор, Роман заложил руки за спину и зашагал в указанном направлении. Через несколько минут, пройдя через множество решетчатых дверей в сопровождении трех вертухаев, которые подсказывали, куда свернуть, он оказался во дворе, затем в проходной и наконец, к своему великому удивлению, на Арсенальной набережной.
Ярко светило солнце, по Неве проплывал белый пароходик, с которого доносилась праздничная музыка, а напротив «Крестов», опершись локтем на гранитный парапет, в позе скучающего щеголя стоял толстый и наглый Лев Самуилович Шапиро.
Лёва Шапиро, вечный директор Романа Меньшикова.
Переход от вонючей и темной камеры к ясному солнечному дню был настолько неожиданным, что Роман перестал понимать, что происходит.
Только что, то есть два дня назад, его приволокли в «Кресты» и без всяких объяснений и бюрократических проволочек засадили в камеру. Просто с улицы — и сразу в камеру. Потом прессхата, далее — неожиданная смерть Лысого, и раз!
Пинком под зад — и на улицу.
Его просто выставили из «Крестов», как напившегося алкаша из пивбара.
Бред какой-то…
— Ну и что? — донесся с противоположной стороны дороги голос Шапиро. — И долго ты будешь там стоять? Может быть, хочешь попроситься обратно?
Роман взглянул на Шапиро и, посмотрев, как положено, — сначала налево, а потом направо, — перешел дорогу.
— Здорово, зэк! — радостно провозгласил Шапиро, протягивая Роману пухлую ладонь.
— Здорово, кровопийца, — ответил Роман, пожимая руку Шапиро и чувствуя, как окружающее снова приобретает свойства натуральной реальности.
— Что-то вид у тебя не очень-то жизнерадостный, — без особого огорчения заметил Шапиро. — Поехали-ка перекусим.
— Вообще-то для начала я бы помылся, — сказал Роман.
— Ну так мы к тебе и поедем, там и помоешься, и похаваешь, — Шапиро взял Романа под руку и повел его к стоявшему в сторонке серебристому джипу с затененными стеклами.
— Это чья машина? — поинтересовался Роман.
— Моя, — гордо ответил Шапиро. — Куплена на честно заработанные тобой деньги.
— Ах ты сволочь! — возмутился Роман, залезая в джип. — Я, значит, на нарах парюсь, а ты себе джипы покупаешь?
— Я, в отличие от тебя, не могу позволить себе шататься по всяким сомнительным местам вроде этих «Крестов». Мне делами заниматься надо.
— Ну, негодяй! — Роман усмехнулся. — Какой же ты негодяй!
— А если я негодяй, — ответил Шапиро, усаживаясь за руль, — то что же ты меня не выгонишь? Взял бы себе директором какого-нибудь Сидорова…
— Нет уж, — сдался Роман, — мне другого не нужно.
— Вот! — Шапиро поднял толстый указательный палец. — Вот она, истина! А раз не нужно, то и не чирикай.
Шапиро осторожно отъехал от поребрика и резко дал газу.
— Эй, ты поаккуратнее! — запротестовал Роман. — Ты что, хочешь меня угробить?
— Ни в коем случае, — ответил Шапиро, ловко объезжая зазевавшийся «Мерседес», — ты мне пока что живой нужен. Разве что потом, когда перестанешь писать песни…
Оказавшись дома, Роман первым делом пошел в душ, а Шапиро направился к холодильнику и, открыв его, достал бутылку пива.
— Отвали! — сказал он вертевшемуся у ног Шнырю, — тебя я сегодня уже кормил.
В это время раздался звонок в дверь, и Шапиро в сопровождении Шныря отправился открывать. Посмотрев в глазок, он усмехнулся и отпер дверь.
На лестничной площадке стояли Лиза и Боровик.
— Заходите, гости дорогие, — нараспев произнес Шапиро и оступил в сторону, — хозяин изволит принимать душ, а я тут один как перст…