Она купила крупу, консервы, кур потрошеных, еле доволокла сумку до братнина дома. Пообедав, стала торопить брата в деревню. Забеспокоилась за хозяйство, хорошо ли присмотрела мать за живностью, полила ли огород, не натворил ли спьяну чего Витька. От этих мыслей Вале стало неуютно. А Коля с Ирой не спешили. Погода портилась, и в деревню их не тянуло. Они заверили Валю, что завтра уж неприменно приедут, отговорившись на сегодня какими-то делами. Пообещали даже сумки ее на балкон поставить, чтобы продукты не заветрились.
– Завтра чуть свет выедем, в шесть утра уже твои сумки привезем, так что езжай налегке и не думай.
Валя надулась, и поспешила на автовокзал. Сердце сжималось от обиды на родню, но больше на свою жизнь. «Ладно, я им покажу, я себе такую жизню устрою, все сдохнут от зависти!..» – думала она, не особо веря в благосклонность судьбы, но все же вспоминая сказку про Золушку.
Брат с женой приехали лишь через неделю, к Валиным именинам. Занесли ее сумки, пообещали нагрянуть вечером в гости, сказали, что идут купаться, посоветовали и ей ополоснуться. Да куда ей. Дел не в проворот. Она лишь вздохнула. Затащила сумки в избу, распаковала. Из сумок неприятно запахло. Валя так и ахнула. Куры были склизкие, с прозеленью. И душок от них шел какой-то не куриный. Вале вспомнился запах сыра рокфора. Ей страшно было подумать, что продукты испортились. Но она успокоила себя: «Рокфор же едят, он дорогой по цене и тоже зеленоватый. Пикантный. Значит, и куры пикантные. Как раз и угощу своих, раз они приложили руку к пикантности курей». И она сноровисто промыла кур и подержала тушки в отваре крапивы на всякий случай. Потом разрезала их вдоль, как цыплят табака, бросила в шкворчащее на сковороде масло, посолила, поперчила, и засыпала мелко порубленными листьями чеснока, петрушки, сельдерея, кинзы и тархуна. Добавила листья черной смородины, огуречной травы, помидоров. Через полчаса кухню заполнил вкусный аромат дорогого ресторана. У Вали аж слюнки потекли. Она слегка сдвинула крышку, и занялась винегретом и закусками. Слазила в погреб за солеными помидорами и огурцами, за маринованными грибами. Достала из потайного места за сервантом банку самогона. А из-за комода – три бутылки водки. Радостное ожидание гостей омрачало лишь сомнение: куры-то все же несвежие, не отравить бы родню. Хоть и тщательно промытые да сильно пережаренные с приправами, все же… А, ничего. Авось. Ведь желудки у Лосевых крепкие, да еще под самогончик… А вдруг? Вот будут именины, ежели всех пронесет, ничего себе, попразднуют, вот так праздничек…
Гости не заставили себя долго ждать. Принесли с собой коньяк и красное вино – «для дам», и конфеты к чаю. Вскоре пришел с работы муж, Витька. Он на тракторе работал в те дни, и почти не пил. За ним чуть не следом – мать с сестрой. Потом нагрянула другая родня, соседи, подруги, поздравляли, дарили подарки (в основном нужные в быту вещицы), усаживались за стол. Валя сновала из кухни в комнату и обратно, подавала, убирала, приносила, уносила. Ей помогали мать с сестрой и немножко Витька. А Колька с Иркой сидели как господа, и это особенно задевало Валю. «Вот животы-то у вас заболят», думала она, притомившись. «Мне, имениннице, и присесть некогда, а они нет чтоб помочь, и в ус не дуют, ишь, барствуют». Коронным блюдом оказались куры. Гости ели да нахваливали. Валя успела схрупать на ходу вкусное поджаристое крылышко. Сесть и поесть толком именинница никак не успевала – подбегала к столу лишь, когда произносили очередной тост. Очень уж много еды она наготовила, приходилось подогревать остывшее, доделывать на ходу и перекладывать в сервизные тарелочки винегреты и салаты, подкладывать маринады и соленья. Валя любила стряпать и угощать, кулинария была ее коньком. Вообще она была личностью азартной, увлекающейся, и порой теряла всякое чувство меры. Работать – так работать, гулять – так гулять, все до упаду. С мужем ругаться – так вся изба ходуном ходит и село гудит. Зная это, муж, захмелев, тихо убрался на сеновал. Валя унесла последнюю смену тарелок лишь после того, как гости принялись чаевничать. Мать с сестрой разливали по чашкам цейлонский. Посреди стола красовался огромный торт, и несколько вазочек с пирожными дополняли картину. Валя присела на табуретку, окинула хозяйским взглядом стол и сытых пьяных гостей, и только тут поняла, как она устала. Хотелось пить, но не горячего чаю, а простой холодной воды. Кружка с водой оказалась прямо перед ней, и хозяйка залпом опрокинула жидкость в рот. Горло ожгло, Валя отчаянно закашлялась, покраснела как ошпаренная, из глаз брызнули слезы. Она качнулась на табуретке, и чуть не упала, вовремя удержавшись за край стола. В кружке был первач, принесенный кем-то и забытый. Придя в себя, Валя мстительно глянула на гостей. Но тем не до нее было. Гости, размягшие от хмеля, с головой ушли в захватывающие местные разговоры и добрососедские разборки. Женщины взахлеб обсуждали, кто у кого спер в бане нижнее белье: почти новый лифчик и панталоны. А мужчин интересовала политика: сколько чего сперли у государства члены правительства и почем продали за кордон. В сравнении с этим их собственное воровство у дачников, друг у друга и у самих себя (точнее, у собственных жен) казалось до того жалким, что мужики от досады аж кряхтели. Воровской размах правительственной верхушки их восхищал, а политические сплетни по телевизору были их любимейшей передачей. Доходы правительства мужики пытались измерить в местной валюте: в литрах самогона. Получалось много! Таким образом, всем было не до хозяйки, отнюдь. Валя разобиделась на гостей, встала и, хлопнув дверью, вышла из избы во двор. По привычке она направилась прямо в огород. На грядках оказалось воронья видимо-невидимо – наверно, хитрые птицы понимали, что раз в доме гости, то хозяйке не до огорода, и никто их не потревожит. Валя от такой птичьей наглости возмутилась до глубины души.