Она решила больше не думать о прошлом. Не вспоминать. Думать надо о хорошем. Вот, она и не мечтала никогда попасть заграницу. А теперь побывала в таких местах, о которых раньше и не слыхивала.
И тут ей вспомнилась гостиница, и в холле – убитая девушка в луже крови, ее застрелили в тот момент, когда они с Леней выходили из кабинки лифта. Валя видела, как девушка падала, как заколка отлетела прямо к лифту. Валя нагнулась и подобрала, автоматически, по деревенской своей привычке, чтобы добро на дороге не валялось. Потом уже она рассмотрела – заколка большая, странная, с какой-то выпуклостью сбоку, и тяжеловатая для пластмассы, словно камень в ней какой… Позже пришел страх – ведь улика. Но выбросить не решилась, кто ж добро-то выкидывает, она ж, заколка эта, денег стоит. Ничего не сказала Солнышкину. Спрятала. Но на душе было тревожно. Хотелось домой, в Россию, в Лосевку, где отродясь убийств не бывало. Там она уж пять лет не была. Жизнь так закрутила, что редко вспоминала. А вот сейчас стала думать каждый день. И, как ни странно, тревога отступала, когда мыслями погружалась она в прежнее…
Так хотелось домой, извелась вся, но подписка о невыезде не пускала. Вызывали на допросы, и она, уже неплохо изучившая разговорный английский, напряженно вслушивалась в обыденные переговоры полицейских. Убивал не маньяк, догадалась она, просто искали что-то. У нее холодок по спине пробежал. Что искал преступник? Ну уж наверняка не пластмассовую заколку. Хотя, в эти дни ей стало казаться, что за ними с Леней кто-то следит. «Нервы», – успокоила она себя, – «просто нервы сдают. Ну ничего, лишь только все кончится, сразу же вернусь домой, в Лосевку. То-то радости будет, всем подарков привезу, а сколько разговоров-то, сколько мне всего понарассказывать-то надо, это жизни не хватит. А то думают, небось, возгордилась Валюха… С Леней приедем, вместе, уломаю уж его…»
Но проклятая заколка вызывала у нее почти мистический страх. «Ладно, вот вернусь, подарю ее кому-нибудь. Она такая необычная. Не надо будет на подарки тратиться лишний раз».
Эта привычка экономить на всем, вплоть до мелочей, осталась у нее еще с прошлой деревенской жизни.
– Мое настоящее имя длинное: Эндэнэ Юынгны Эсадан Друанадо. Никто не может запомнить, да и незачем, – сказал он и протянул другу пиалу с серебристой жидкостью. – Попробуй этот напиток.
– Чай? – спросил Сергей.
– Не совсем. Отвар особых травок. Обалденный кайф. Возврат в прошлое. Освежает память. И через прошлое получишь откровение будущего.
– Зачем это мне? – удивился Сергей.
– Так надо, – заверил шаман. – Я тоже это выпью. Не вредно. Приятный напиточек. Просто поговорим.
– О бриллианте? – догадался Сергей.
– Может быть. Еще не знаю. Может, нащупаем подход к нему в прошлом. – В глубине его глаз странной формы, напоминающей раздвоенную волну, зажглись золотистые огоньки.
Они отхлебнули жидкость почти одновременно. Вкус приятный и необычный. После второго глотка Эндэнэ откинулся на спинку кресла, и сказал:
– Ты выдержал гром своего прошлого и молнию настоящего. Доверься ветру будущего, и твой разум приведет тебя к цели.
– Это из Конфуция? – спросил Сергей.
Эндэнэ рассмеялся.
– Нет, из фильма.
– Из какого?
– «Американский самурай».
– А, да, смотрел, – сказал Сергей и залпом допил жидкость.
– Э,э, не так быстро, – одернул его шаман. – Ты чего, так нельзя.
– А мне понравилось, – заявил Сергей, и расхохотался. – Веселенький чаек. Налей еще, а?
– Тебе хватит, – сказал Эндэнэ. Он медленно отхлебнул из своей пиалы. – Ну чего ржешь, что вспомнил-то?
– Армию. Я в Абхазии служил.
– А, в Абхазии. Там где «дурь» растет, – засмеялся в свою очередь шаман. – Слышал. «План».
– Ага. Ганджубас. «План» просто термоядерный. – Сергей потянулся за сигаретой. – С одной самокрутки, которую на пятерых смолили, прикинь, всего с одной только самокрутки, народ вышибало в лежку. Нет, ты не думай чего, я это, все там, ну ты понимаешь… – он закашлялся, тряхнул головой, потер затылок. – Я чо говорю… А, чо я говорил-то… Ну да, прикинь… С одной, значит… народ вышибало в лёжку. Мне это было неинтересно – я один раз попробовал, прокашлялся и послал всех с их «планами» подальше. Зато смотреть на обкурившихся – прямо цирк. Да нет, круче. Таких номеров ни в одном цирке не показывают. Помню, один контрактник наш укурился, лёг на носилки и задвинул нам монолог об умирании. Жалко, не было у меня диктофона тогда. – Сергей опять расхохотался. – Это было так натурально, что я уже не знал: смеяться мне или плакать. Он лёг на медицинские носилки, и его понесло: «Я умираю… Я знаю, что я вот-вот умру. Я чувствую это. Мне страшно. Возьми у старшины мой домашний адрес, напиши моей маме, что я её люблю… Напиши моей девушке, что я её тоже очень люблю, но напиши, что я умер геройской смертью. Я чувствую, моя смерть уже в этой комнате, вот она стоит, башка у нее рогатая, как подводная мина… А-а-а! Она идет ко мне…» И так минут сорок, а то и больше. И всё так натурально, так трагично, прямо Шекспир! Или сидят двое наших под «косяком». Один другому орет, показывая на центр комнаты:"Фикса, смотри, самолёт летает!». Фикса вскакивает, начинает махать ногами и руками в попытках сбить этот самолет, под вопли: да гаси его, блин, попал, добей его, добей, аааа, блин, улетел…" У меня была громкая истерика со слезами и соплями. Такой номер надо бы на видео заснять бы… – Он поджал ноги, и выпустил изо рта струйку дыма. – А знаешь, как я брал у Родины тот долг, который отдавал уже более полугода…