— Послушай, Тихонов, притащи-ка мне сводки наружного наблюдения и оперативную разработку на Кондратьева. Ежели помнишь, мы ему присвоили псевдоним Живучий.
Сычев заливисто расхохотался — как метко нашли псевдоним — и тут же, бросив трубку на рычажок аппарата, стер с лица улыбку. Мало кто из его подчиненных, а тем более из начальства видел эти стальные, ледяные глаза. А поводов для бешенства сегодня у него было более чем достаточно. Понятно, всякие бытовые раздражители вроде донжуанистого кота или автомобильного лихача в расчет не принимались. К бесконечному жужжанию жены и дочери у него уже давно выработался иммунитет. Гораздо хуже было то, что стали происходить события, никак не вписывающиеся в разряд прогнозируемых, которые можно было ожидать на основании агентурных донесений. И первым в этом ряду был недавний взрыв.
Петр Никодимович, еще начав восхождение по ступенькам служебной иерархии, уверовал в незыблемость того, что человек просто не может не доносить на другого. Это, говоря по-научному, заложено в его геноме. И не 37-й год доказал это, как любят утверждать демократы. Кидали в пасть бронзовых львов доносы на богатого соседа благодушные жители Венеции, а сколько еретиков сожгла святая инквизиция по наветам добропорядочных горожан, искренне верующих в божеские заветы! Причинами были и корысть, и зависть, и религиозные убеждения, и партийные принципы… Без слухов, сплетен и элементарных доносов человек просто бы вымер, считал Петр Никодимович. Совсем недавно, лет двадцать назад, КГБ брал со своих сексотов грозные расписки, в которых те клялись под страхом смерти не разглашать сведений о сотрудничестве со всесильным ведомством и свято сообщать шефу-куратору обо всем, что может насторожить и казаться подозрительным истинному патриоту и гражданину великой страны. Теперь другие времена, и происходит то, что еще вчера казалось бы диким. Вот недавно в Питере замухрышка студент начал повсюду жаловаться на сотрудников ФСБ, которые заставляли его доносить на друзей, грозя отчислить из института. Уж о зарубежных агентах и говорить не приходится. Эпоха «Красных бригад», Филби, Эймса и прочих, так сказать, идеологических шпионов закончилась. Нынче так: утром деньги, вечером военные секреты! Прямо как у Ильфа и Петрова.
Сычев встал из-за стола, подошел к окну и закурил. Сизый дымок потянулся сквозь забранное в крепкую металлическую решетку окно на волю. Решетка на окнах кабинетов мрачной Лубянки также напоминала полковнику о других временах, когда обвиняемый, не выдержав допросов с пристрастием, мог воспользоваться рассеянностью следователя и сигануть в открытое окно, как в свое время проделал знаменитый террорист Савинков. Правда, он выбросился после суда, и еще неизвестно, не помогли ли ему сердобольные чекисты. Но с тех пор на все окна наварили мощные решетки…
Из дальних времен мысли Сычева возвратились в день нынешний. Кто же все-таки организовал этот проклятый взрыв? О прежних — в Москве, Буйнакске, Волгодонске — оперативные сообщения были. Просто не сработали в одном случае бестолковый участковый, в другом собственная фирма. А тут…
Полковник вспомнил ту ночь. Он тогда ждал условленного сигнала по телефону об успешном завершении акции. Жить милицейскому майору, по его расчетам, оставалось от силы несколько минут, когда раздался долгожданный звонок. Он схватил трубку. Звонили из управления.
— Товарищ полковник, взрыв дома. — Дежурный назвал адрес, заставивший Сычева вздрогнуть — дом был тот самый, где проживал Кондратьев.
Звонок дежурного носил лишь информационный характер — на место происшествия он мог и не выезжать. Там наверняка уже работали оперативные группы милиции и ФСБ. Но Сычев не мог удержаться, сказался характер «чистильщика», хотелось лично убедиться, что никаких следов готовящегося убийства не осталось. Конечно, капитан Лазарев человек суперопытный, принимал участие в стольких операциях и такого рода, что наследить не должен. Однако на каждую старуху бывает проруха…
Как он и предполагал, возле разрушенного дома то и дело тормозили машины начальства. Едва выбравшись из них, генералы начинали давать распоряжения работавшим сотрудникам. В завалах уже копались эмчеэсовцы, надрывно ревел бульдозер, резали глаза мигалки машин «Скорой помощи».
Незамеченный никем полковник подошел к «тому» подъезду. На его месте высились бугры из бетонных перекрытий, искореженной арматуры, обломков кирпича. Наверное, так бывает после крупных землетрясений. Неожиданно взгляд полковника остановился на груде щебня, из-под которой выглядывал металлический предмет. Сычев мгновенно узнал глушитель от пистолета Макарова — любимого оружия Лазарева. Полковник осторожно нагнулся и с трудом приподнял массивный кирпичный блок. Из-под завала показалась неестественно загнутая рука. Пальцы капитана намертво сжали пистолет. Сычев оглянулся по сторонам и попытался резко вырвать из мертвой руки грозное оружие. Но окоченевшие пальцы не выпускали пистолет. Сычев еще раз оглянулся и увидел приближающегося генерала Самойлова. Ничего не поделаешь, приходилось оставлять все как есть. Настоящий профессионал следов не оставляет, но на этот раз «зачистка» не удалась. Воистину, все, что было связано с милицейским оперативником, неизменно приводило к нежелательным осложнениям. Бедолагу капитана, конечно, жалко, но что поделаешь — такая служба. Полковника больше интересовала судьба мента.