— Успел? Так вы его…
— Сам виноват. Не нужно было дергаться.
Приподнявшаяся было Васнецова откинулась на подушке.
— Так, значит, это изнасилование тоже наши «друзья» устроили? Или…
— Нет, все правильно. На фотографии он опознал Боровикова. Окончательно с киллером должны рассчитаться завтра вечером в придорожном кафе, — он назвал место. — Киллер был уверен, что не промахнулся и сообщил об этом Боровикову. Кстати, я на всякий случай забрал его мобильник, — Филатов положил трубку на стол.
— Юра… Можно, я вас так буду называть? — Филатов кивнул. — Тогда вы меня — просто Юлия. Юра и Юля — хорошо звучит, не так ли? — женщина натянуто усмехнулась. — Так вот, Юра. Этого им простить нельзя. Это во-первых. А во-вторых, они теперь не остановятся ни перед чем. Наняли одного киллера — наймут и другого. Пока они живы — наша жизнь в опасности. Я ни о чем вас не прошу, Юра, но примите это к сведению. У этих людей психика пошла вразнос. Они ведь не мафиози, не убийцы. Садальский — простой хозяйственник, директор, Боровиков — инженер… Вы должны понять, что, когда такие люди решаются на убийство, то их переклинивает навсегда. Нормальными людьми они уже не станут. И значит, пойдут до конца. Или они нас, или мы их, Юра. Вот так обстоят дела.
Филатов физически ощущал ее голос, который, казалось, заставлял густеть воздух, расплываться стены, уходить куда-то в бесконечность потолок. Усилием воли Юрий стряхнул с себя наваждение. Но женщина, присутствие которой заставляло его забывать о реальности, была здесь, рядом. И она продолжала:
— Юра, не подумайте, что я так уж боюсь смерти. Нет, боюсь, конечно, но не в такой степени, чтобы идти на преступление. Но они сделали зло моему сыну! Я не говорю про мужа — он взрослый человек… Правда, недостаточно сильный, чтобы за себя постоять… Я говорю не о физической силе, как вы понимаете. Но ребенок… На такое способны только первостатейные подонки, и любой нормальный человек обязан отстреливать их, как бешеных собак. А я к тому же мать этого ребенка. Я понимаю, что еще довольно молода и у меня могут быть другие дети. Но кто гарантирует, что и этих детей не постигнет судьба Кости? Кто даст гарантию, что на моем пути опять не возникнет какой-нибудь Боровиков или Садальский, которому что-то в наших отношениях — деловых или личных — не понравится?
Юлия замолчала. Потом отбросила покрывало и, не запахивая халата, полы которого обнажили великолепное, будто точенное Праксителем из эгейского мрамора, тело, подошла к Филатову. Тот на мгновение забыл, как дышать. Эту нехитрую науку заставила вспомнить хлопнувшая входная дверь.
— Василиса ушла, — тихо сказала Юлия. — Она отпрашивалась навестить племянника… Юра, давайте выпьем на брудершафт. И кстати, не пора ли вам снять эту дурацкую куртку?
Только теперь Филатов заметил, что стоит на темно-сером ковре в носках и кожаной куртке. Понимая, что сейчас произойдет что-то совершенно не вяжущееся с его выработанными годами представлениями, он неловко стащил куртку и оглянулся, куда бы ее повесить.
— Вешалка в коридоре, Юра, — усмехнулась Васнецова.
Когда Филатов вернулся в комнату, на письменном столе стоял большой хрустальный штоф, наполненный коньяком, и две рюмки.
— Выпьем, — сказала Васнецова, — за то, чтобы зло было наказано. А на брудершафт — третий тост.
Филатов обратил внимание на то, что отец поднял первую рюмку за жизнь похищенного сына, а мать — за месть его похитителям. Но это мимолетное наблюдение лишь скользнуло краем его сознания.
Юлия практически сразу же наполнила по второй.
— Выпьем за вас, Юра. Я мало знаю о вас, — сказала она. — Может, расскажете о себе, ну хоть в двух словах?
Проглотив комок в горле, Филатов произнес:
— Не мастер я рассказывать… Юлия. Тем более о себе. Родился почти сорок лет назад, в школе учился. Рязанское закончил. В Чечне воевал. Инкассатором работал, монтажником, охранником, таксистом. Все… — Он действительно не знал, что еще может рассказать этой женщине, профиль которой казался четко нарисованным на фоне пятна света от настольной лампы. О Чечне? О реках крови? О друзьях, одни из которых предали, а другие погибли ради него? О миллионах, прошедших через его руки? О горах трупов, которые он сам же и воздвиг? О том, что мог упасть с высоты двенадцатиэтажного дома и остаться после этого в живых? О женщинах, которых любил? Нет, ничего этого он Юлии не расскажет.
— Непростой вы человек, Юра. И давайте, — сказала Васнецова, наполняя рюмки в третий раз, — сделаем так, чтобы Юрий Алексеевич Филатов для меня всегда был только Юрой. А я для него — Юлей. Давай выпьем, Юра.