Ее слова убаюкивали, в какой-то миг, я понял, что смысл их от меня ускользает. Постарался стряхнуть наваждение и сказал совершенно честно:
– У меня нет двух копеек. У меня, правда, нет.
– Ой, врешь дорогой. – Оскорбилась цыганка, чуть отодвинулась и глянула укоризненно. – Кто вечно брешет, языком неправду чешет, тому Боженька не поможет, все, что дорого, в гроб положит…
Стало безумно страшно. Захотелось оправдаться, доказать, что не вру. Я, сам не понимая, что делаю сунул руку в карман и, в подтверждение своих слов, вынул все, что там лежало: полупустой коробок, оставшийся с ночи, и пятирублевую бумажку. Зачем я это сделал? Не знаю. Цыганский гипноз? Мозговое затмение? Какая другая напасть? Чуть позже, прокручивая в мозгу произошедшее, я сам удивлялся такому поступку, но тогда он показался мне самым правильным.
– Вот, это все…
Я не договорил.
Пальцы цыганки метнулись к моей ладони. Шустро, проворно, почти не заметно для глаза. Раз! И на ладони остался один коробок. Пятерка словно растворилась в воздухе.
Сквозь пелену дурмана сознание еще успело отметить, как сзади кто принялся шарить у меня по карманам. Но это уже не вызвало никаких эмоций. Шарят и шарят, что тут такого? Может, им надо? Обычное дело, сущая ерунда.
А цыганка затараторила снова:
– Вечером придешь на это место, получишь свое спасение. Денег не жалей. Воздадутся сторицей. Запомни – у меня прибудет, у тебя прибудет…
Пальцы мои сами собой разжались, сетка выпала из рук. Пустая банка жахнула вниз в полном согласии с законом земного притяжения и попала точнехонько в цель – на камень. Разбилась сразу. Вдребезги. С оглушающим звоном. Раздавшийся звук переплюнул все громы небесные.
Цыганка вздрогнула, подавилась словом и выпустила мое плечо. А я отмер, очнулся. Прибудет? У меня? Как бы не так. Эта сволочь сейчас сперла мои деньги! Меня, взрослого мужика, заморочила, обвела вокруг пальца, как сопливого пацана.
Я схватил ее за запястье. Крепко, со всей дури. Увидел, как исказилось наглое самоуверенное лицо и потребовал:
– Отдай деньги!
Вся ее благость, вся наигранная доброжелательность моментально испарились. Лицо стало хищным, злым.
– Не надо, миленький, – прошипела она, – ой, не надо! Пожалеешь! Сто раз пожалеешь. На сто первый с жизнью простишься. Сорок лет будешь помнить-вспоминать. Себя корить-ругать. Меня звать. Боженьку звать. Никто не придет, не спасет! Тень накроет-унесет! Страшная судьбинушка тебя ждет…
Она будто пересказывала мою прошлую жизнь. Мне бы испугаться, но нет, словно бес вселился. Я закричал неизвестно кому:
– Люди! Зовите милицию! Она у меня украла деньги!
Из-за поворота вышла дородная тетка. Увидела меня, цыган, застыла в нерешительности. И вроде, никого больше не было. И вроде, кого тут бояться? Только цыганская группа поддержки, еще миг назад окружавшая нас, словно растворилась. Мы остались вдвоем.
– Деньги отдай! – Вновь потребовал я.
Она замолкла, оглядела меня с ног до головы. Казалось, сейчас плюнет в лицо, но нет – просто положила пятерку в мою ладонь. Пальцы мои разжались, отпуская ее запястье. Я подхватил с земли авоську и отскочил в сторону, ближе к рынку.
– Пожалеешь.
Только и сказала цыганка.
– Не пожалею.
Хотя, это было ложью. Уже жалел. Вспоминал ее слова, знал, что это обман и все равно жалел. В душе трепыхалась надежда. А вдруг? Вдруг все можно решить так просто? Заплатить сейчас пять рублей этой бабе и ни о чем больше не беспокоиться? Наплевать на здравый смысл, на опыт, что твердил: «С цыганами иметь дел нельзя». Наплевать на скандал, который непременно случится вечером. Ведь Иркина жизнь важнее скандала? Да? Вернуться? Отдать?
Глава 6. Рынок
Плохо это или хорошо, не берусь судить. Только я не вернулся. Не смог себя уговорить. Не смог поверить. Не оглядываясь дошел до забора, за которым начинался рынок. В авоське в такт шагам звякали осколки. У самых ворот пришлось притормозить. Что делать с битым стеклом? Куда девать? Не таскаться же вот так между рядов, вызывая нездоровое любопытство.
Но решиться и высыпать прямо здесь, под забором, так и не смог. Не поднялась рука. В голову за последние сорок лет накрепко были вбиты правила приличия. Будь я обычным пацаном, наверняка, бы не раздумывал. Но сейчас… В общем, я отправился внутрь, как последний идиот, с полной авоськой битого стекла. И принялся искать, куда все это сокровище пристроить.
На базаре было немноголюдно. Помнится, самый наплыв народа тут начинался утром часов с восьми-девяти. Именно тогда привозили товар. Именно тогда приходили самые ушлые покупатели, чтобы добыть себе продукты посвежее и получше. Потом, ближе к обеду, и покупатели, и торговцы потихоньку рассасывались. Сейчас за прилавком остались лишь единицы из тех, кто еще не успел расторговаться. Выбора особого не было. Покупатели оказались на вес золота. Поэтому мое появление вызвало живой интерес.
Молочный лоток я нашел почти сразу. На прилавке сиротливо стояла одна трехлитровая банка молока. Рядом в большой эмалированной миске, накрытой марлей, угадывался творог. На разделочной доске лежали домашний сыр и сточенный в узкую полоску нож. Сыр был обернут в пергамент. Продавала все это богатство немолодая опрятная женщина. На асфальте у ее ног стоял до боли знакомый алюминиевый бидон. На нем висел внушительный черпак.
Увидев меня с полной сеткой стекла, тетка расстроилась и задала вопрос:
– За молоком послали?
Мне оставалось только кивнуть. Она расстроилась еще сильнее.
– А банку где разбил?
Я, не вдаваясь в подробности, махнул рукой на выход, приподнял сетку и спросил:
– Где можно выкинуть?
Она показала.
– Там контейнеры. Пройди чуть вперед. Увидишь.
– Спасибо. Вы только не уходите, я сейчас вернусь.
Помойка оказалась совсем рядом. Сразу за ней тянулись овощные ряды. Я снял с отбитого горлышка крышку, высыпал бренные останки неудачливой тары в бак и вернулся к молочнице, не очень понимая, что делать дальше. Меня уже ждали.
– Трехлитровую не отдам, – сразу сказала женщина. – Много вас таких желающих. Банок на всех не напасешься. Могу налить литр.
Спорить и уговаривать было глупо. Литр, так литр. Это куда лучше, чем ничего.
Банка нашлась прямо здесь, под прилавком. Влезло в нее ровно два черпака. Женщина закупорила ее моей крышкой, немного поколебалась и произнесла:
– Банку вернуть не забудь. Потом, в следующий раз.
Это вот «в следующий раз» прозвучало, как музыка небес. Здесь еще люди оставались людьми – добрыми, чуткими. Здесь они доверяли друг-другу.
Я приложил руки к груди и пообещал:
– Обязательно верну. Спасибо.
Женщина вздохнула.
– Что-то еще нужно? Или только молоко?
– Мама просила яиц.
Я честно попытался вспомнить сколько, пожалел, что дома не записал, и выдал от балды:
– Два десятка.
Моя благодетельница повеселела. Потом, глянув на меня недоверчиво, проворчала себе под нос: «Ох уж эти мальчишки!» После чего сама осторожно сложила крупные белые яйца в металлическую сетку, отсчитывая их вслух. Потом уточнила:
– Все? Или мать еще чего просила?
Я подумал, докупил кусок сыра, словил вдохновение и добавил туда же полкило творога, вместо молока. Только потом сообразил, что совершенно не помню цен. И тут же испугался – хватит ли денег? А если нет? Спросить было неудобно.
Денег, к счастью, хватило. Даже осталось. Взяли с меня три рубля семьдесят копеек. Я искренне поблагодарил, и, как самый натуральный охотник, довольный своей добычей, отправился в овощные ряды, выполнять заказ отца. Покупать дули.
Дули. Их безумно любила бабуля – папина мама. Маленького меня часто отправляли к ней на каникулы. Бабуля была мудрой. Бабуля была доброй. Она бескорыстно обожала меня.