Тощий кивнул и поддакнул:
– Неправильно, даже если это Вика.
Вика… Ох уж это Вика. Чего ей только неймется? Мне этого точно не понять. Я откинулся назад, оперся на вытянутые руки, задрал лицо к небу и прищурился, уставившись в бездонную синь. Отчего-то болела ладонь. Ныло плечо. Саднила разбитая губа. Во рту угнездился металлический привкус крови. Болел передний зуб. Я осторожно пощупал его языком. Не качается, вроде. Хоть здесь повезло.
Надо мной, едва не касаясь крыльями, проскользила огромная голубая стрекоза. Одуряюще пахло травами. Я набрал полную грудь этого настоянного на южном лете воздуха, задержал на миг дыхание, а потом проговорил:
– Ребята, я не сильно вас удивлю, если скажу, что она вам соврала?
И снова сел прямо. По их лицам стало понятно, что не очень. Я усмехнулся. Тощий возмущенно сжимал-разжимал кулаки. О чем он сейчас думал, было ясно и без слов.
– Девочек бить неправильно, – напомнил я.
– Так это ж не девчонка, это ж Вика – законченная дрянь.
– А мы с тобой законченные идиоты, – со вздохом резюмировал патлатый. И тут же добавил, уставившись на меня просительно: – Слушай, Олег, ты это, не злись на нас. Мы, правда, хотели, как лучше.
Про себя я продолжил его мысль: «А вышло, как всегда»… В слух же сказал:
– Да понял. Не злюсь. Давайте, что ли, знакомиться?
Патлатый первым протянул руку.
– Димон, – и тут же поправился, – Дима.
Я его руку пожал.
– Паша, – отозвался тощий, не ставая с травы. Он все еще тер подвернутую лодыжку.
Я кивнул. Потом поднялся, оглядел штаны, отряхнул, как мог. Уже сейчас было понятно, что их придется стирать. И это ужасно не понравится матери. Потом посмотрел на рубашку и остолбенел – пуговица на кармашке оказалась вырвана с мясом. В самом кармане было пусто. Куда подевались кисет, деньги и список, я не имел ни малейшего представления.
Это было похоже на злой рок. И магазин, и рынок, казались заколдованными. Мой каждый поход туда оканчивался какой-то хренью. И, если объяснение с матерью просто грозило перерасти в обычный скандал, то как быть с тенью? Что делать с ней?
– Черт, – процедил я обескураженно, – что же делать?
Я беспомощно огляделся. Как тут что-то найти? Трава местами доходила до пояса. Если все повыпадало где-то здесь, искать это придется до морковкиного заговения. Та еще перспективка.
– Черт!
– Потерял чего? – забеспокоился Димон.
– Деньги, список, – ответил я, – мать в магазин послала.
Он задумчиво почесал затылок.
– А где лежали?
– Здесь!
Я прижал пятерню к груди. И совсем потеряно добавил:
– Еще такой кожаный мешочек на шнурке.
– Этот?
Спросил Пашок и поднял что-то с травы двумя пальцами. Мне словно камень сняли с плеч.
– Он!
– Лови.
Кисет полетел ко мне и приземлился почти у самых ног. Я поднял и тут же засунул его в брючный карман поверху затолкав цыганскую тряпицу. Чтобы наверняка, чтобы больше точно не выпал.
Димон тоже встал на ноги.
– Пойдем, – сказал он, – поищем.
И первым двинулся к оврагу.
Наверное, высшие силы сегодня были на моей стороне. Искать почти не пришлось. Пятерка лежала на самом видном месте. Список нашелся внизу в овраге. Заметно его было издалека. Осталось только спуститься и побрать.
Мосток мы преодолели дружно, гуськом. Димон шел первым, я замыкающим. Между нами, слегка подхрамывая, шагал Пашок. Затем они потащились со мной к магазину. Только меня это больше не напрягало. От них не исходила угроза. Лишь любопытство с примесью восхищения.
Внутрь они не пошли, остались ждать снаружи, оседлали низенький заборчик вокруг палисадника.
В сельпо было пусто. За кассой стояла знакомая продавщица. Меня она узнала сразу и добродушно поприветствовала:
– О, старый знакомый! Зачем на этот раз пожаловал?
Я подошел почти вплотную к прилавку, выложил отцовских два рубля и тихо спросил:
– Можно мне еще один фонарик?
Женщина посмотрела на меня с изумлением. Отметила изгвазданные штаны, рубашку, разбитую губу. Спросила:
– Зачем? Неужто и этот разбил? Или отняли? Так тебя из-за него что ли… – Вдруг встрепенулась она и расстроилась.
Я поспешил ее успокоить, помотал головой.
– Нет, что вы, все не так плохо. Батя просил. Если есть.
Она усмехнулась.
– Что с тобой сделаешь, еще один дам, но больше не проси. Дома хоть не попало?
– Нет, – опять ответил я, – пронесло. Попало позже…
На этот раз не пришлось ни лукавить, ни лгать.
По списку матери нашлось практически все. Правда, и дефицита особого в нем не было. Магазин я покинул с двумя полными сумками. Пацаны с забора перебазировались на ступеньки. Едва завидев меня, Димон предложил:
– Пойдешь завтра утром с нами в порт, нырять с волнореза?
И мне вдруг так захотелось просто побыть пацаном. Просто прожить эти каникулы, сделать их такими, как раньше, сорок лет назад.
– Пойду, – сказал я. – А куда?
– Здесь, недалеко, в порту.
Они поднялись со ступенек. Пашок протянул мне руку, и я ее пожал.
– Тогда завтра в десять встречаемся здесь, – сказал он.
И мы распрощались.
Домой я добрался без приключений. Толкнул дверь в квартиру – не заперто. Незамеченным просочился в коридор, оставил у двери сумки, сбросил кеды и метнулся к зеркалу. Тень мне сейчас была не интересна. Да ее внутри и не было. Волновало совсем другое.
Саднила разбитая губа. Я глянул на свое отражение и облегченно вздохнул. К счастью, ничего кошмарного не произошло – не было синяков, не было больших ссадин. Только трещина на нижней губе… Так, ерунда. Мелочь, которая заживет быстро. Главное, чтобы мама не устроила сейчас плач Ярославны. И я загадал про себя, ровно так, как делал в детстве: «Пусть пронесет!»
Не пронесло. Мать заметила все и сразу и губу, и подраную рубашку, и грязные брюки.
– Олежка, – всплеснула она руками, – что это? Что с тобой?
Я попытался улыбнуться, но улыбка вышла кривой. Ранка на губе сразу лопнула, начала сочиться.
– Споткнулся, мам, упал. Нечаянно ударился лицом о камень.
– Знаем мы эти камни, – рассмеялся отец, выходя из гостиной, и показал кулак. – Случайно, не такого размера?
Мать возмутилась:
– Саша, что ты такое говоришь? Наш Олежка…
Она не договорила. Отцу врать не хотелось, и я кивнул. Мать ахнула.
– Олег! Ты что, подрался?
Я, на всякий случай пожал плечами. Мол, думай, как хочешь.
– Так, мать, – строго сказал батя, – выйди отсюда. У нас мужской разговор.
Удивительно, но мама послушалась и ушла в гостиную, оставив нас вдвоем.
Отец посмотрел мне в глаза, указал на кухню. Там уселся у двери, оставив свободным табурет возле окна.
– Садись.
Я послушно сел. И мы оказались по разные стороны стола.
Он молчал. Я тоже. Только чувствовал себя ужасно неуютно. Давно забытое детское ощущение, словно находишься под рентгеном, словно тебя просвечивают насквозь. Интересно, как ему это только всегда удавалось?
– За дело дрался? – Наконец спросил он.
Я покачал головой. Когда тебе ни за что пытаются набить морду, разве это за дело?
– Тааак… – Он побарабанил пальцами по столешнице. – Первым начал ты?
Я снова покачал головой. Отец приободрился.
– Проблемы будут?
На это раз возникла заминка. Как ответить? Кто его знает, что за люди эти Пашка и Димон? Вроде нормальные ребята… И я снова покачал головой.
– И то хлеб, – отец повеселел. Потом протянул через стол руку и приказал: – Ну-ка, дай, гляну.
Я приблизил к нему лицо. Он ухватил мой подбородок, повертел голову туда-сюда, любуясь рассеченной губой, и резюмировал: – Ерунда, до свадьбы заживет.
Словно я сам не знал. На этом допрос и завершился.
– Мать, я все, можешь жалеть! – Прокричал и батя и, похлопав меня мимоходом по плечу, ушел к телевизору.