– Для меня это самое большое оскорбление, – сказала мне Джоанна. – Это не просто оскорбление горя и отношений с человеком, который умер, это оскорбление любви. Почему мы скорбим? Например, мой сосед через улицу умер, и я толком его не знала. Я могла бы сказать: «Жалко его семью», но я не скорблю. Но когда я люблю человека, я скорблю. Мы скорбим, потому что любили.
По ее мнению, утверждение, если горе длится дольше, чем искусственное ограничение по времени, тогда это патология, болезнь, которую нужно лечить медикаментозно, отрицает суть человеческого бытия.
У Джоанны была пациентка, дочь которой похитили из парка во время первого семестра в колледже и сожгли заживо. Как можно говорить матери, что у нее психические проблемы со здоровьем, когда она все еще мучается из-за этого много лет спустя? Тем не менее это так, согласно DSM.
Джоанна говорит, что боль горя не является иррациональной.
– Я даже не хочу оправляться после ее смерти, – говорит она о своей дочери. – Боль, вызванная ее смертью, помогает мне выполнять свою работу с сердцем, полным сострадания. Помогая другим, я проработала вину, стыд и предательство, которые чувствовала, – говорила она мне. – Таким образом, мое служение другим стало моей наградой. Это мой способ просить у нее прощение каждый день. Мне жаль, что я не принесла тебя в этот мир в целости и сохранности, и поэтому я принесу твою любовь.
Это заставило ее понять боль других так, как она не могла раньше. «Это делает меня сильнее, – говорит она, – даже в моих уязвимых местах».
«Исключение горя утраты» показало то, в чем авторы DSM – квинтэссенции основного психиатрического мышления – крайне неловко себя чувствовали. Они были вынуждены признать в их собственном официальном руководстве, что разумно и, возможно, даже необходимо показать симптомы депрессии при одном стечении обстоятельств.
Но, как только они это признают[66], резонно возникает следующий вопрос. Почему смерть – единственное событие, возникающее в жизни, когда депрессия оказывается обоснованной реакцией? Почему она необоснованна, если муж бросил вас после тридцати лет брака? Или вы оказались в капкане бессмысленной работы, которую ненавидите, на последующие тридцать лет? Или вы стали бомжом и теперь живете под мостом? Если депрессия объяснима при одних обстоятельствах, могут ли быть другие, когда это тоже логично?
Это делает брешь в лодке, в которой психиатры, написавшие DSM, плыли так долго. Вдруг жизнь со всеми ее сложностями начинает вливаться в диагностику депрессии и тревоги. Все эти сложности не могут вызываться химическим дисбалансом. Депрессия должна рассматриваться как реакция на обстоятельства, в которых вы оказались.
Пока Джоанна Каччиаторе исследовала «исключение горя утраты» более подробно, она вдруг поняла, что выявила основную ошибку, которую наше общество допускало по вопросу боли без горя. Она сказала мне, что «мы не учитываем контекст»[67]. Мы действуем так, будто человеческое горе может быть оценено исключительно по контрольному списку, выделено из нашей жизни и помечено как заболевание мозга.
Услышав от нее это, я сказал ей, что за тринадцать лет приема антидепрессантов ни один врач ни разу не спросил меня, а была ли причина, по которой я чувствую себя таким подавленным. Она сказала, что я не исключение, в этом-то и заключается катастрофа. Слова врачей, что наша боль – результат дисфункции мозга, делают нас, как она сказала, «отключенными от себя, что приводит к отключению от других».
Если бы мы начали принимать во внимание реальные жизни людей, когда мы лечим депрессию и тревогу, говорила Джоанна, то потребовался бы «капитальный ремонт всей системы». Она отметила, что есть много хороших и порядочных психиатров, которые хотят думать об этом глубже. Они понимают, что мы должны научиться слушать нашу боль и понимать, что она нам говорит. А не утверждать, что боль – иррациональный спазм, который устраняется лекарствами.
В большинстве случаев, говорит Джоанна, нам придется прекратить говорить о «психическом здоровье». Эти слова вызывают картины сканирования мозга и дефектных синапсов. Уместнее говорить об «эмоциональном здоровье».
– Почему мы называем это психическим здоровьем? – спросила она меня. – Потому что мы хотим придать этому научный контекст. Мы хотим, чтобы это звучало по-научному. Но это наши эмоции.
66
Но, как только они это признают…
Один из ведущих авторов четвертого издания DSM, Роберт Спитцер, молчаливо признал это. См.: Robert Spitzer,
67
…«мы не учитываем контекст».
Другие ключевые фигуры, составлявшие DSM, признали это. См: William Davies,