Чарушников Олег
Пункт проката
Олег ЧАРУШНИКОВ
ПУНКТ ПРОКАТА
Глава 1
Дуракам закон не писан
И тогда я положил на стол заявление.
Разумеется, ураган прекратился тут же. Тихо стало в кабинете. Любовно переговаривались под окном озабоченные голуби, далеко за стеной чей-то голос произнес вразумляюще: "А чего соваться-то? Слышишь, замолчали. Не иначе, он Веньке голову отгрыз..." По коридору торопливо зацокали каблучки - прелестная старинная мода конца XX века недавно вернулась к нам снова.
"Подслушивают, гады", - подумал я и поднял глаза на Виктора Васильевича.
Увидев заявление, наш завлаб мгновенно успокоился. Будто и не было воздевания рук, хлопанья по столу, зычного зоологического рыка; словно не багровел до синевы начальственный затылок, не сыпались громогласные обещания выявить, а затем истолочь в ступе всех, кто "вместо утвержденной тематики тратит время на аллилуйщину буржуазным псевдосветилам", - ничего не было. А были мир, покой и сердечное согласие между отцом-руководителем и зарвавшимся, но осознавшим сотрудником.
- Ага-а, - значительно произнес Виктор Васильевич и положил на стол мою папку, которой только что размахивал в воздухе.
"Сейчас он скажет: "так-так-так", поправит очки, дернет себя за ухо и побарабанит пальцами по столу", - подумал я.
Виктор Васильевич плавным академическим жестом поправил монументальные роговые очки, слегка дернул себя за мочку уха, плотно уселся в кресло и придвинул заявление поближе.
Сел и я.
- Так-так-так... - оттаивающим голосом проговорил наш начальник и пробарабанил по крыше стола солдатский марш. - Заявленьице припасли? Очень актуально и своевременно. Весьма одобряю. Надеюсь, на новом месте...
"Ты не радуйся, змея, скоро выпишут меня", - вдруг промелькнуло у меня в голове полузабытое школьное присловье.
Тут Виктор Васильевич осекся и опять начал багроветь.
- Позвольте, - заговорил он, машинально выравнивая внушительную стопу скоросшивателей и папок. Четыре таких стопы украшали каждый из углов его грандиозного письменного стола - наподобие колонн некоего неведомого архитектуре канцелярского ордера.
- Па-а-азвольте! Что вы тут нацарапали? Какой отпуск? Я тебя, прохвоста, спрашиваю!
Далеко за стеной ойкнули и затаились. Голуби оборвали весеннее гулькание на полуслове, тяжело снялись с места и перелетели под окна другой, более спокойной лаборатории. Каблучки испуганно зацокали от дверей врассыпную.
С трудом сохраняя спокойствие, я встал.
Мне во что бы то ни стало хотелось сохранить за собой последнее слово. И это удалось.
- Согласно КЗоТУ, уважаемый Виктор Васильевич, мне положен очередной отпуск сроком двадцать четыре рабочих дня. Подчеркиваю: положен. Если, конечно, вам не вздумается внести в Кодекс ваши "актуальные и своевременные" изменения, как это вы попытались проделать только что со вторым законом Ньютона...
У меня неожиданно перехватило горло, но отступать было уже некуда.
- Через месяц, - вдохновенно продолжал я переливчатым голосом, надеюсь вернуться и окончательно разъяснить вам, что Ньютон и Нью-Йорк понятия, быть может, близкие, но отнюдь не идентичные. Попытають также (хотя и не уверен в успехе) доказать, что F-ma - не реакционный империалистический закон, выведенный мракобесами для угнетения трудящихся и теряющий действие в нашем светлом обществе, а... Да ладно, о чем тут толковать!
С этими словами я схватил свою папку с рукописью статьи к 400-летию со дня рождения Исаака Ньютона и выскочил из кабинета. Дверью, к сожалению, хлопнуть не смог; после двух-трех подобных случаев Виктор Васильевич распорядился наглухо обить ее войлоком со всех сторон.
Наскоро попрощавшись с ребятами, я вышел на улицу.
Суета отодвинулась разом. Предстояло целых двадцать четыре дня отпуска, двадцать четыре дня отдыха и тишины.
Глава 2
Хранитель лавки древностей
Стояла весна: время луж, насморков и любви.
Вот только погода подкачала. Такую погоду терпеть не могут отпускники. Понять их нетрудно. Вроде и тепло, даже иногда жарковато, и листья на тополях новенькие, аппетитные - хоть сейчас в салат кроши, - а все не то.
Главного, главного нету - солнца! Оно расползлось за облаками, бледное и неровное, как желток второпях приготовленной глазуньи. Загорать нельзя, а для грибов не сезон. Поэтому отпускники решительно не знают, куда себя девать. Именно в такую пору администрация домов отдыха гораздо чаще, чем обычно, рассылает по отделам кадров обстоятельные "телеги" о нарушениях режима, амурных похождениях и других антиобщественных поступках помирающих со скуки отдыхающих.
Зато в городе чудесно в это время. По ночам идут тихие дожди, лечат бессонницу нервным горожанам. К утру на асфальте собираются мелкие теплые лужицы. Не положить в такую лужу спичку и не понаблюдать, как она медленно поворачивается вокруг себя, чуть продавив поверхность, - для городского ребенка означает прожить день даром. Мамы даже и не пытаются оттащить своих замурзанных чад от таких лужищ...
Это время наступает в моем городе в конце мая.
Я бродил по улицам, глазел по сторонам, отходил душой и не заметил, как наступил вечер. Уже начинало темнеть, когда ноги занесли меня в Петровский переулок.
Среди моих друзей это место было знаменито по двум обстоятельствам. Во-первых, именно здесь, на углу, находилась известная кофейная "Сверчок", которой командовал азербайджанец Измаил, милейший пожилой человек с внешностью закоренелого мафиози. "Сверчок" славился отменным кофе и фирменными эклерами величиной с мизинец. Во-вторых (а может, и во-первых, кому как нравится), рядом, через дорогу, в старинном и некогда влиятельном монастыре, заложенным еще теткой Дмитрия Донского, располагался литературный музей им. Положительного героя, где никто никогда не бывал. Так уж повелось, что проходя мимо низенькой медной двери с надписью "Литмузей. Вход свободный", кто-нибудь из наших непременно замечал:
- А, кстати, не худо бы заглянуть сюда на днях. Говорят, там личные вещи классиков, портреты и все такое...
- Непременно! - горячо подхватывали остальные. - Сейчас выпьем в "Сверчке" по чашечке - и сюда. В конце концов это просто стыдно!