В зале суда поднялся шум, особенно среди присяжных. Одни присяжные одобрили сказанное, другие нет; двое самых громких присяжных даже затеяли довольно острый спор, слышный в зале. Мой взгляд упал на местного олигарха, который, вылупив глаза, смотрел на судью, и судья уловил взгляд, означавший: «Процесс выходит из-под контроля!» У судьи не было другого выбора, кроме как схватиться за молоток и начать довольно нервно им отстукивать, требуя от публики успокоиться и замолчать… Гул стих, и он принуждён был сказать: «Продолжайте, защитник».
Отец Иаков говорил спокойным тоном, как будто проповедовал на воскресной литургии в монастыре Драча.
— Мы свободны в выборе, и именно поэтому мы не только добрые или только злые. Есть ли среди нас, господа, кто-нибудь, кто может сказать, что он всегда делал только добро или только зло? Квислинг участвовал в спасении от голодной смерти нескольких тысяч украинских евреев, а позже стал соучастником депортации норвежских евреев.
И снова в зале суда наступила такая тишина, что казалось, что теперь может последовать только сверхвзрыв. Прокурор это почувствовал и поэтому встал и начал цинично аплодировать; сначала медленно, потом всё быстрее и быстрее.
— Браво! — сказал он голосом, полным жёлчи. — Вы убедили нас, что суд — это и добро, и зло одновременно. Только вот чтобы защитить своего клиента, вы сравнили его с Квислингом! Это не защита, господин адвокат.
На это Иаков спокойно возразил:
— Вы не поняли. Я не защищаю своего клиента, когда говорю, что никто не может быть абсолютно хорошим или абсолютно плохим.
— А кого вы защищаете? — спросил прокурор, и судья не прерывал эту пикировку, хотя прокурору слова не давали.
— Ваших иностранцев, — спокойно ответил Иаков, вызвав немалое удивление в зале суда, в котором снова стало шумно. — Они нуждаются в защите больше, чем мой клиент, — добавил он. После этих слов отец Иаков повернулся к судье и сказал: — Вызовите, пожалуйста, моего свидетеля.
В зале суда снова воцарилась тишина. Олигарх заметно нервничал. Прокурор наклонился к нему и зашептал, но, поскольку я сидел недалеко и к тому же я отлично научился читать по губам ещё в театральном институте, я примерно понял, что он ему сказал: «Господин Палмотич, не волнуйтесь. Он потребовал вызвать датчанина в качестве свидетеля, что противоречит всей адвокатской логике, потому что какой нормальный адвокат затребует свидетеля противной стороны? Но он имеет на это полное право. Не волнуйтесь, датчанина мы подготовили, он знает, что ему говорить».
В этот момент охрана привела датчанина с переводчицей, и он встал у скамьи свидетелей. Он был в очках. У него была повязка на руке и несколько пластырей на голове; судя по всему, он был из легкораненых. Иаков подошёл к нему, впервые отойдя от нашей скамейки. Остановился перед ним и спросил:
— Вы всегда носите корректирующие очки? — Да, — ответил датчанин. — Я близорук.
— Тогда почему мой клиент не повредил вас сильнее той ночью, когда нанёс вам удар прямо в нос? Очки бы разбились и осколки стекла вызвали бы порезы в районе носа. А у вас таких порезов нет.
Датчанин занервничал.
— Той ночью я потерял очки до того, как он ударил меня. Это запасные.
— Где вы их потеряли? В парке?
Датчанин заметно заволновался.
— Нет, точно не в парке.
— Вы левша? — спросил Иаков, и его вопросы уже действовали на зрителей и присяжных как непростая загадка, которую предстояло в конце концов эффектно разгадать.
— Да, — сказал датчанин.
В этот момент Иаков достал из кармана очки «а-ля Джон Леннон» и показал их ему:
— Это те очки, которые вы потеряли той ночью?
Он посмотрел на них и сделал вид, что удивлён, как будто ему хотят что-то подбросить.