И я оттолкал его туда; там я зафиксировал коляску, затормозив не только большие, но и малые передние колёса, и, кроме того, держал коляску за две белые ручки, подтягивая их на себя, хотя и без надобности, потому что инвалидная коляска уже не могла сдвинуться.
Он смотрел вниз, в пасть дьявола. Смотрел долго, может быть, четверть часа. Время от времени он повторял: «Ка…са…таааа! Ка…са…таааа». Он наслаждался этой красотой, и у меня уже не было никакого чувства, что я послушник, что я собираюсь стать монахом, что я когда-либо совершал хоть малейший подвиг, чтобы возвыситься до Бога. Я даже подумал, что был неправ, что не остался с Лелой. Я не мог понять, почему старец Иларион и старец Паисий, видимо, сговорившись, дали мне это послушание, которое поколебало мою веру, вместо того, чтобы укрепить; только в самом дальнем уголке сознания прозвучала мысль, слышанная от одного из старцев: если тебе покажется, что твой старец дал тебе неверное послушание, не думай, что он ошибся: в нём есть смысл, просто ты его не видишь. И если потом, когда придёт время, окажется, что послушание всё-таки было сатанинским, то твоя душа вознесётся к херувимам и серафимам, а грех будет записан, умноженный, удвоенный и утроенный, на счёт старца, давшего тебе греховное послушание. Ты должен придерживаться правила: послушание существует только для и ради послушания, и тому, кто находится в послушании, не о чем тут мудрствовать.
Только монах, ухаживавший до этого за датчанином, полностью понимал его крики. Он даже утверждал, что однажды разговаривал с ним о смысле жизни. И что нескольких звуков достаточно, чтобы выразить даже самую сложную мысль. Молодой монах сказал, что тогда датчанин поведал ему, при помощи всего лишь пяти гласных и нескольких согласных, что очень страдает, что его преследуют демоны, и он не знает, как защититься от этих бесов. И ещё сказал ему, что эти бесы выходят из него, только когда он на литургии, но в ту же ночь возвращаются снова. И что они, как черные пауки, плетут паутину по углам его комнаты, что он видит этих чёрных тварей сатаны, но, к сожалению, их больше никто не видит, и он ничего не может им сделать.
В миру я занимался семиотикой и знал, что то, что молодой монах рассказывал о датчанине, вполне возможно. Даже простейшие семиотические системы способны безошибочно передавать самые тонкие и сложные сообщения; более того, чем проще семиотическая система, тем более она способна донести сообщения в прозрачном, понятном и ясном виде. Таково фонетическое письмо: философия, выраженная при помощи фонетического письма, гораздо яснее, чем выраженная пиктографически, как например в китайской письменности, где всегда есть возможность двусмысленности и ошибочной трактовки. И хотя я понимал, что то, что молодой монах говорил о семиотическом опыте общения с датчанином, вполне может быть правдой, и особенно его утверждение, что датчанин признался ему, что страдает от сатаны и хочет от него освободиться, я всё же не хотел в это верить. Для меня датчанин сам был сатаной, одетым в чужое тело, на этот раз изуродованное, а философия сатаны выражена всего в одной фразе: «Зло прекрасно». Собственно говоря, я слышал эту фразу на днях, когда держал его на краю скалы под названием «Пасть дьявола», а он повторял: «Ка…са…таааа! Ка…са…таааа».
Когда мы вернулись в скит, коляску взял молодой монах. Он сказал, чтобы я шёл отдыхать, сказал, что знает, как я намучался, и покатил тележку в комнату датчанина. Но я заметил, что датчанин что-то говорил ему на своём родном языке, и тот, вместо того чтобы отвезти его в келью, свернул с коляской за церковь. Я вошёл помолиться, и только я приступил к молитве, прибежал молодой монах и с тревогой сообщил мне: