— Означающее и означаемое, материя и мысль — так формулирует лингвистика, — сказал старец. — То, что сатана овладел материей, означающим, властвует над ним и поклоняется ему, как золотому тельцу, то, что образы стали реальнее того, что они означают, то, что из-за суетности означающих мы больше не видим за ними Невидимого — это безбожие. К счастью, ты уже мыслишь невидимым, а не означающим: ты мыслишь не только понятиями, но и чувствами о понятиях, в которых скрывается Тот, кто стоит за материей, — сказал он. И заключил: — Язык дан нам, чтобы быть образом Божиим, чтобы свидетельствовать, что всё, что мы слышим и рассматриваем как язык, свидетельствует о Нём. То, что сатана захватил означающее только потому, что оно материально, не означает, что мы не должны возвращать языку его божественную печать: невидимое. И потому, когда вернёшься в мир, не украшай себя узорами из означающих, а глаголь! Ты уже не писатель, жаждущий понравиться другим, ты краснослов, служитель одной лишь Красоты, а где Красота, там и Истина, там Он. Краснословь и благословь! Нет запретной темы, но пусть твои рукописи будут наполнены Христовым светом.
Потом он вынул из кармана мою любовную песню к Леле, которую я превратил в комок бумаги и выбросил в мусорную корзину; лист был тщательно разглажен и выправлен.
— Кстати, я знал, что ты ездил в Уранополис разговаривать по телефону, — сказал он. И улыбнулся. — Посмотри, как ты теперь краснословишь, а вспомни, как раньше вороной каркал! И протянул мне песню.
И я понял, что он вытащил бумагу из корзины, что всё время бдительно следил за мной, как отец за своим чадом, и что сегодня утром он положил листок в карман, потому что знал, что я захочу вернуться к Леле. Я не хотел возвращаться в мир, хотел только к Леле, чтобы мы вместе построили белую обитель, в которой наши дети пели бы вперемешку с хором небесных ангелов.
Я взял бумагу и уже не стыдился; раз старец сохранил моё сочинение, которое он назвал стихотворением (хотя оно и было в прозе), значит, написанное не было грехом. И тогда он сказал:
— От всего сердца Христова говорю тебе: люби ту женщину во веки веков, как ты был готов любить её, когда тайком оставил монастырь, но не оставил Бога, потому что именно Бог ради твоей чистой любви привёл тебя к телефонной будке. Иди в мир, ибо нам нужны воины там; собери своих рыбаков и распространяй любовь и веру во Христа, сын мой; она там нужнее, чем здесь, потому что там большинство, а лукавый всегда идёт с большинством, он хочет их соблазнить и завлечь в своё войско. А теперь свободно прикасайся к миру; теперь можно, потому что ты касаешься его с чистой душой. Заблудшие думают, что для того, чтобы прикоснуться к миру, достаточно иметь чистые руки; они моют руки по десять раз на дню, а не молятся ни единого раза; даже и детей спрашивают, как будто мир — это музейный экспонат — вы помыли руки перед тем, как сесть на новый диван? Но когда прикасаешься к человеку, то его касаются не пальцы, а душа, и она должна быть чистой.
В этот момент он поднялся, встал передо мной и совершенно неожиданно положил руку мне на плечо. Как будто я его сын. Я опустился на колени и сложил руки, словно для молитвы. Я знал, что он благословит меня. И он изрёк:
— Создай семью. Сделай из брака монастырь, из детей — херувимов и серафимов; пусть всегда радуются и поют псалмы во славу Божию. Пусть свет будет их мыслью, пусть святые будут их голосами в устах и днями в неделе, пусть Бог будет их речью, а вера будет их пунктуацией. И будь белым монахом, белым настоятелем своего семейного монастыря. Труднее быть белым, чем чёрным монахом: у нас нет детей, у нас нет материальных забот, мы скрыты от всех мелких искушений, которым подвергаетесь вы, миряне, и жертвою которых вы чаще всего становитесь.
И вот, под чёрным зонтиком ночи в Пупе света, в один из последних дней месяца септемврия лета Господня 2017; я сижу в монастырском дворе на бревне и смотрю на звёзды. Небо усыпано как никогда ранее: просто не знаешь, ночь сейчас или день, чего больше — тьмы или света, будто смотришь на паутину и гадаешь, из чего она сделана — из дыр или из нитей.
Я представил, как завтра выйду через врата Пупа света. Когда после суда я выходил из тюрьмы мира, во дворе ждали дорогие мне люди. Теперь, когда я выйду из темницы своей души, с лучом древнего и непревзойдённого света внутри меня, с разумом, восседающим на престоле сердца, которое держит этот луч, как царский скипетр, меня никто ждать не будет. И я подумал: если люди не приходят, дабы встретить тебя, это не значит, что ты не должен пойти к ним сам. И сказать им, что они должны сделать, чтобы смириться и уподобиться людям. Потому что правдой было то, что я часто говорил ещё до приезда сюда: «И увидел Господь, что род человеческий всё чаще порождает животных, и сильно опечалился».