— И увидел Господь, что род человеческий всё чаще порождает животных, и сильно опечалился, — сказал я, и Люпчо улыбнулся:
— Так начнётся твой новый роман? Ты сразу потерпишь неудачу.
В этот момент мой взгляд упал на девушку, которая выбивалась из этой картины: с бесконечно грустными глазами, потерянным и пустым взглядом. Было понятно, что она накачана наркотой. Она была в мини-юбке и чёрных чулках, стояла в стороне от проходившей мимо неё озверевшей процессии и то и дело задирала своё и без того короткое платье, явно предлагая себя. Вероятно, у неё начиналась ломка, и ей нужна была доза; и как раз в тот момент, когда я собирался сказать Люпчо, чтобы он остановился, чтобы подобрать её, прежде чем её снимет кто-нибудь из одичалых людей, в кадр влезла макака, дерущаяся с другой макакой; мы проехали мимо девушки, и я впал в состояние смутной вселенской печали.
На следующем светофоре мы снова ждали, потому что пересеклись с очередной колонной пьяных. Я смотрел на них, надеясь увидеть ту девушку, может быть, она спаслась, кто-то дал ей дозу, не требуя от неё следовать с ним за первый попавшийся куст в парке, но её не было. — Что ты делаешь? — спросил Люпчо, заметив, что я внимательно рассматриваю поток людей. — Ищу шлюху, — сказал я.
Перед тем как отправиться дальше, а ждали мы, наверное, минут пять, Люпчо вытащил из кармана и протянул мне бумажку. — Погляди повнимательнее — сказал он, и я вскользь посмотрел на написанное: «ул. Владимира Каваева, 18/23».
Дальше всё произошло очень быстро, как будто в один день, но размазанный на разные годы.
Я ворвался в кабинет нового главного режиссёра и в гневе швырнул ему на стол программу спектаклей на следующий месяц. Он, сидя за письменным столом, что-то усердно зачёркивал в блокноте.
— Кто убрал из репертуара все мои спектакли, Траян?! Кто отменил репетиции новой пьесы?!
Он едва взглянул на меня и вернулся к вычёркиванию.
— Сядь, — холодно сказал он, глядя вниз и жестом указывая мне на стул напротив своего стола. Я продолжал стоять, сотрясаясь от гнева. Траян, наконец, встал, налил мне двойной виски, стукнул стаканом по месту, где я должен был сидеть, словно кормил собаку и учил её, где ей положено есть и пить. Я схватил стакан и вылил его в фикус рядом со стулом.
— Да успокойся ты, Ян, ты же не ребёнок. Так было надо, для твоего же блага, — сказал он и вернулся к себе за стол.
— Было надо?! Зрители не могут достать билеты на спектакли! На каждое представление приходится ставить запасные стулья! Что надо, почему надо, кому?!
Он бросил черкать в блокноте и сказал тихо, почти шёпотом:
— Я едва уговорил их, чтобы тебя оставили на должности драматурга. Спроси Люпчо, как всё проходило. Я боролся, но ничего не мог сделать.
— За кого ты боролся, Траян? — спросил я, упёршись ладонями в стол и наклонившись к нему.
— Ты прекрасно знаешь, за кого. Затаись. Пройдёт время, и я верну тебя в репертуар. Пусть страсти немного улягутся, пусть увидят, что ты не против них.
— Против кого, Траян? Ты же знаешь, что я ни против кого и ни за кого; политическое дерьмо меня не интересует!
— Дело в том, что наибольшей известности ты добился при прежнем режиме, — сказал он, как будто готовясь к диалогу, как бы предвидя, как может выглядеть сценарий.
— А что, прежний режим писал за меня романы и пьесы? Прежний режим автобусами возил зрителей на мои спектакли? Мне надо было дождаться твоего прихода к власти, чтобы я мог писать?! Ты понимаешь, что говоришь, Траян?!
Я вскочил на ноги. Он недоумённо смотрел на меня, потому что, по его мнению, я не имел права так с ним разговаривать; во-первых, он был теперь главным режиссёром, а во-вторых, у нас с ним тоже были приятные артистические беседы, когда он играл в моих пьесах, хотя ему всегда несправедливо отводились второстепенные роли. Он наклонился и достал из ящика стола газету. Театрально открыл её где-то посередине, и я увидел, что это культурная рубрика; на странице была напечатана большая фотография прежнего премьер-министра и меня. Я улыбаюсь и пожимаю ему руку. Это было на коктейле после премьеры, и Траян это хорошо знал, потому что он тоже присутствовал на коктейле; он играл в той пьесе.
— А это что? — произнёс он, видимо, полагая, что это веский аргумент, чтобы я больше не обвинял его. — В обнимку с диктатором? Как после этого я могу защитить тебя в партии?
Я сел. Налил себе виски. Выпил и, немного успокоившись, сказал ему:
— Ты что, правда не помнишь, откуда это фото? Если я не ошибаюсь, ты тоже там был.