И хотя прежнего Яна уничтожил во мне сам факт моего приезда сюда, я чуть не подпрыгнул от радости: старец тоже делал различие между я говорящим, и я слышащим, как и я в своих размышлениях о лживом языке и его обмане! Я вспомнил, как я выдрючивался на той лекции во Франкфурте, и покраснел, как рак, как будто старец Иларион сидел в амфитеатре и слушал меня.
— Без еды человек может прожить пятнадцать дней, без воды — семь, но без смысла он не может прожить ни единого мгновения. Если его оставить без смысла, он обращается к демонам и бесам. И в конце концов кончает жизнь самоубийством: духовным или физическим, неважно. И с ней случилось то же самое, — сказал он.
И произошло то, что должно было произойти: из меня вылетел вопрос, прозвучавший как крик, полный чёрного предчувствия:
— И что же с ней случилось?!
К моему удивлению, он не рассердился; может, он хотел, чтобы я его спросил.
— Жива и здорова, проживает в Милане. Счастлива в браке, уже бабушка. Но я слышал, что она всю жизнь потратила на какое-то объединение атеистов, которое стоит за все свободы и за уничтожение всех основ, даже за свободную смену пола, то, что дано нам Богом. Или природой, если использовать словарь атеистов.
Я молчал; эта тема была слишком горяча даже для мирян, и ей не было места в чистейшей слезе мира, Пупе света. А старец сказал:
— Мне её очень жаль. Я молюсь за её душу в каждой молитве. Атеисты — величайшие верующие. Они сильно верят в Бога, но не осознают этого. Потому что нельзя отрицать, что нечто существует, если сначала не признать, хотя бы молча, что оно существует: иначе что ты отрицаешь — факт несуществования? И чем яростнее атеист в своих нападках на Бога, тем сильнее он втайне верит в него, потому что ему нужно его низвергнуть! Поэтому атеисты и самые трагические персонажи этого мира: они пытаются сделать невозможное. Потому что гораздо труднее доказать, что чего-то не существует, чем что нечто существует.
Последняя фраза пригвоздила меня к месту. Я остановился. Так и есть: докажи, что болезни нет, когда кто-то у тебя на глазах горит в лихорадке? Легче доказать, что больной человек болен, чем что больной человек здоров. И пока я думал о том, насколько старец образован в житейском смысле, он добавил ещё кое-что:
— Трагедия человека не в том, что ему дано сердце (хотя кажется, что мы более всего страдаем из-за сердца), а в том, что ему дан разум. Логика вообще подталкивает людей к тому, чтобы что-то доказывать, а не верить; именно разум влечёт нас к демону доказательства и самовозвеличивания и является источником всех наших страданий.
Мы уже стояли перед виноградниками. Они раскинулись, как зелёное море, волнующееся своей листвой на довольно сильном тёплом ветру, и притоком впадали в бирюзовое море у пристани.
— Что мы должны сделать? — спросил я. А он повернул назад по дороге и сказал:
— Ну, мы уже это сделали. — И добавил: — Сегодня, исходя из того, что я рассказал о себе как самую сокровенную тайну, ты узнал, что не всякий подвижник смиренен, но что всякий смиренный есть подвижник. Вот я подвижник, но пока ещё не в смирении.
И я понял, что дело не в нём, а во мне. Я понял, что нам нечего было делать на виноградниках, что вся прогулка была его беседой, уроком, благим словом, иногда и без слов, хотя и словами он сказал много важного. Но главное было то, что старец хотел мне сказать что-то самими окрестностями. Он отвёл меня от монастыря и прошёл со мной до виноградников, чтобы сказать, что хоть я и живу в монастыре, но я пока что только виноградная лоза, что я стою у ворот монастыря и что моё духовное восхождение по лестнице Лествичника еще недостаточно продвинулось, чтобы я мог заслужить быть одним из них в Пупе света. Он показал мне моё место в подвижничестве: я был виноградником, прекрасной, уже возделанной лозой, уже выбравшимся на сушу, а не заблудшим матросом в бурном море мирской жизни. И действительно, виноградные лозы касались бушующего моря и мало отличались от него по цвету. Но хотя я и был виноградником, я ещё не стал святым вином для причастия. Старец хотел сказать мне, что я всё ещё пустынничаю в мире, хотя и на пути смирения, и что он знает, что в монастыре много братьев, которые хотя и считаются подвижниками, но не так смиренны, как я. Но они пришли куда менее испорченными светским миром. Другими словами, я должен быть терпеливым, потому что я уже на добром пути.