Он погрустнел. Не надо было ему это говорить!
— Значит, я убийца?
— Мы все убийцы, — сказал я. — Просто не знаем этого, — добавил я и вспомнил Клауса Шлане.
Он нахмурился, но не хотел объяснять, почему. Только сказал:
— Этот клей ужасно пахнет. Надо было на улице клеить.
— На улице ещё хуже, — сказал я. — Запах привлекает ос. И шершней.
Затем я снял груз и поднял ботинок. Тот выглядел отлично, как новый. Я передал ему.
— Давай, обувай ботинок. Теперь никогда больше не оторвётся.
Он взял, обул и стал ждать. Я вопросительно посмотрел на него.
— Шнурки, — сказал он. — Я же говорил тебе, что сам не умею.
Я встал на колени и завязал шнурки.
— Затяни посильнее, как мама.
И я затянул их как мог.
Затем он встал.
— Спасибо, — сказал он, глядя на ботинок.
— Не за что, — ответил я.
— Ну, я пойду, — проговорил он.
— Только иди вокруг церкви, а не по путям.
— Хорошо, — сказал он. Мальчик отошёл, повернулся ко мне и застенчиво спросил: — Извини, ты не мог бы одолжить мне клей до завтра?
— Зачем? — удивился я.
— У меня есть всего один друг. И у него такая же проблема. С ботинком… и с отцом.
Я неохотно отдал ему банку. Я не мог ему отказать, он подкупил меня словами «такая же проблема. С ботинком… и с отцом».
— Только смотри поосторожнее с ним, не трогай пальцами! А то придётся тебе их отрезать. Вот новая кисточка. Выброси её после использования, она будет как каменная, — сказал я.
— Хорошо, — ответил мальчик. — Я верну тебе клей завтра.
— Не надо, — сказал я. — Там и так клея осталось — всего ничего.
Потом мальчик вышел.
И, как и предсказывал отец Иаков, пришло Великое знамение.
По попущению Божию и для моего блага лукавому было позволено ещё раз воспользоваться своим шрифтом, унифицированным, холодно-безошибочным, таким, в котором каждая буква теряет свою особенность, свою индивидуальность, становится обезличенной, который даже для меня не использует местоимение «я», а использует моё имя; это значит, что он распоряжается мной, как куклой, с которой можно играть. Шрифт, который искушает вас сделать выбор: или ты пойдёшь с Богом в его свет, либо всю жизнь проведёшь в ловушке вечности, называемой секундой дьявола, и станешь его прислужником, окрашивающим в чёрный цвет даже тьму, на всякий случай, чтобы она осталась тьмой, которая хочет поглотить весь мир.
ИНТ. ПЕРЕД СТОРОЖКОЙ / ПЕРЕД ЦЕРКОВЬЮ / РЯДОМ С ЖЕЛЕЗНОЙ ДОРОГОЙ, ДЕНЬ.
МАЛЬЧИК ПЕРЕХОДИТ ЖЕЛЕЗНУЮ ДОРОГУ, ЧТОБЫ НЕ ИДТИ ПО НЕЙ, А ПОЙТИ МИМО ЦЕРКВИ.
НО ПЕРЕД ЦЕРКОВЬЮ СТОЯТ ТРИ МАЛЬЧИКА, КОТОРЫЕ ЕГО БЬЮТ.
ОН ВИДИТ ИХ, ОНИ ЕГО ТОЖЕ.
ОДИН ИЗ МАЛЬЧИКОВ ВЫНИМАЕТ ИЗ СУМКИ НОЖНИЦЫ И УГРОЖАЮЩЕ ЩЁЛКАЕТ ИМИ.
мальчики
Давай, иди сюда, овца! Вон ещё поезд идёт, а от папы ни слуха, ни духа. Где твои новые ботинки?!
МАЛЬЧИКИ ЗЛО СМЕЮТСЯ, КАК МОГУТ ТОЛЬКО ДЕТИ.
МАЛЬЧИК ВОЗВРАЩАЕТСЯ И ИДЁТ ПО ЖЕЛЕЗНОДОРОЖНОМУ ПУТИ. ОН БЕЖИТ И ОБОРАЧИВАЕТСЯ, ЧТОБЫ ПОСМОТРЕТЬ, ПРЕСЛЕДУЮТ ЕГО ИЛИ НЕТ. ОНИ НЕ БЕГУТ ЗА НИМ. СМЕЮТСЯ.
В РУКЕ ОН ДЕРЖИТ БАНКУ С КЛЕЕМ. ОН ОТДАЛЯЕТСЯ ОТ СТОРОЖКИ, ИДЁТ В ПРАВУЮ СТОРОНУ ОТ НЕЁ.
УЖАСНАЯ ЖАРА. СЛЫШНЫ ЗВУКИ КУЗНЕЧИКОВ.
ВНЕЗАПНО ПРИЛЕТАЕТ ШЕРШЕНЬ, ПРИВЛЕЧЁННЫЙ ЗАПАХОМ КЛЕЯ, ЛЕТАЕТ ВОКРУГ ГОЛОВЫ. МАЛЬЧИК ИНСТИНКТИВНО ОТМАХИВАЕТСЯ ОТ НЕГО И ВЫПУСКАЕТ ИЗ РУК ЖЕСТЯНКУ С КЛЕЕМ. БАНКА ПАДАЕТ, И КЛЕЙ ЛЬЁТСЯ НА ШПАЛЫ.
ШЕРШЕНЬ УЛЕТАЕТ.
МАЛЬЧИК СМОТРИТ НА РАЗЛИВШИЙСЯ КЛЕЙ. НАГИБАЕТСЯ, САДИТСЯ НА КОРТОЧКИ. ОН ПОНИМАЕТ, ЧТО НЕ МОЖЕТ ВЕРНУТЬ ЕГО В БАНКУ, ХОТЯ И ПЫТАЕТСЯ КРЫШКОЙ СПАСТИ ХОТЯ БЫ ЧАСТЬ РАЗЛИТОГО. КЛЕЙ БЫСТРО СОХНЕТ И ТЯНЕТСЯ ПРИ ЛЮБОЙ ПОПЫТКЕ ПЕРЕЛИТЬ ЕГО ОБРАТНО.
НАКОНЕЦ МАЛЬЧИК СДАЁТСЯ И ВСТАЁТ. ПРАВОЙ НОГОЙ ОН ПЕРЕШАГИВАЕТ КЛЕЙ, НО НА СЛЕДУЮЩЕЙ ШПАЛЕ ЗАМЕЧАЕТ БОЛЬШОГО ЧЁРНОГО МУРАВЬЯ. ЧТОБЫ НЕ РАЗДАВИТЬ ЕГО, ОН МАШИНАЛЬНО ВОЗВРАЩАЕТ НОГУ НАЗАД И ВСТУПАЕТ В ЛУЖУ КЛЕЯ. ОН НЕ ПОДНИМАЕТ НОГУ, ПОТОМУ ЧТО НЕ ЗАМЕЧАЕТ, ЧТО НАСТУПИЛ НА КЛЕЙ. ВНИМАТЕЛЬНО НАБЛЮДАЕТ ЗА МУРАВЬЁМ.
филипп
Кыш, давай, уходи отсюда!
МУРАВЕЙ НА ШПАЛЕ КАК БУДТО ГЛЯДИТ НА НЕГО. НЕ ДВИГАЕТСЯ С МЕСТА. МАЛЬЧИК НЕСКОЛЬКО РАЗ ПОВТОРЯЕТ «КЫШ, КЫШ, УХОДИ», НО МУРАВЕЙ УПОРНО СТОИТ НА МЕСТЕ. НАКОНЕЦ ОН УПОЛЗАЕТ СО ШПАЛЫ. МАЛЬЧИК ПЫТАЕТСЯ ШАГНУТЬ, НО КЛЕЙ ПРИКОВАЛ ЕГО К ПУТИ. ПРАВАЯ НОГА У НЕГО ПРИКЛЕЕНА, ЛЕВАЯ СВОБОДНА.