— Я не слышу голосов в магазине, — сказал я, но Марта меня оборвала:
— Ну, я не совсем в магазине, я в подвале, на складе, продавщица разрешила посмотреть тут кое-какие старые модели.
Марта — кошка: как её ни бросишь, она упадёт на лапы. Но ещё и сороконожка: столько пар обуви было нужно, чтобы обуть её по одному разу.
— Что ты планируешь делать вечером? — спокойно спросил я.
— Мила сказала, что сегодня концерт. Можно я пойду, дорогой? Выступает группа Фолтин, ты же знаешь, как я их люблю!
— Ты вернёшься к полуночи?
Она выдержала паузу, а потом сказала голосом разочарованной девочки, которой надо что-то выпросить у папы:
— Не знаю, до скольких продлится концерт, милый.
Я закурил новую сигарету. И снова использовал стилистику скрытого смысла Мико Эгейца:
— Иногда слишком быстро кончают, — сказал я и прикусил язык, потому что была опасность, что игра будет обнаружена.
— Плохо слышно, что ты сказал? — спросила Марта.
— Я сказал: это может продолжаться недолго. Отлично проведи время, поскачи там как следует. Порезвись!
— Спасибо, милый. Только ты меня понимаешь. До свидания.
Я снова начал биться головой о руль. Всё рухнуло в одно мгновение.
Поэтому я взял телефон и набрал номер.
— Привет, Лиле. Можешь прийти прямо сейчас? Дети дома одни. Да, я приду домой, но сразу уйду. Пожалуйста, посиди с ними, пока Марта не вернётся. Она в Велесе.
Потом я пошёл домой. Дети спали. Я поцеловал их в лоб, сунул в рюкзак самое необходимое, взял банковские карточки, написал Марте короткую смску: «Неправильно припаркован автомобиль. Штраф вам доставят через адвоката по почте» — отключил мобильный телефон и оставил его дома, и вскоре уже сидел в поезде, зажав коленями бутылку ракии.
* * *
В купе я был один, и это придавало мне необыкновенное спокойствие; когда поезд доехал до границы, дверь купе открылась и вошли таможенник и проводник. Попросили документы, я подал, они их проверили, и таможенник, видя, что у меня только один рюкзак, спросил для проформы: «У вас есть что задекларировать?». Я сглотнул и сухо сказал: «Мою жену». Таможенник и проводник переглянулись, таможенник посмотрел на бутылку, прикинул, насколько она пуста, а потом на меня, ожидая объяснений. Я только добавил: «Контрабандой водит любовников». Таможенник вернул мои документы и сказал при этом: «Видишь ли, брат, мы не растаможиваем товары из магазина беспошлинной торговли», указывая на гениталии. Они расхохотались, закрыли дверь, и я снова остался один.
Не знаю, почему, когда они закрыли дверь, я вспомнил случай, который произошёл через месяц после смерти моего отца. За всё это время я не пролил по нему ни слезинки; ни на похоронах, ни после, хотя был с ним очень близок. Но через месяц я пошёл в парикмахерскую постричься, и вот под монотонное звяканье ножниц, когда состриженные волосы бесшумно падали на пол, я разразился таким плачем, такими рыданиями, что никак не мог остановиться. Парикмахер, как будто такое происходило каждый день, отошёл в сторону, закурил и сказал: «Выплачься как следует, люди часто плачут от этих ножниц».
Поезд снова тронулся, я вслушался в однообразный стук колёс, и сразу почувствовал облегчение: с каждым звуком я был всё дальше от того места, которое покидал. В какой-то момент звуки колёс на рельсовых стыках сменились ритмичным звоном парикмахерских ножниц, и я заплакал, как тогда в парикмахерской. Я покидал место, где меня обидели, и решил оставить тело им, чтобы его беспощадно били палками, потому что там, куда я ехал, тело ничего не значило. Я взял с собой только свою душу, которая со стороны наблюдала за тем, как дико избивают, рвут и пытают плоть. Как будто я умер, как будто душа, этот совершенный свет, разорвала пуповину, соединявшую её с телом, и со стороны наблюдала за тем, что происходило с бренной оболочкой, до недавнего времени бывшей её домом. Как я уже сказал: многие согласились бы не иметь тела на том свете, отдать его на съедение стервятникам, белым червям и чёрным клещам, лишь бы сохранить то, что называется сознанием. Континуум света.
И я пошёл за ним, за этим континуумом, за пупом света.
Когда я вошёл в монастырь Драча, отец Иаков служил литургию. Он заметил меня и продолжил службу, как будто меня и не было. Казалось, он меня ждал и точно знал, в какой день и час я приду.
II. Графитный возлюбленный
СЕКСУАЛЬНОСТЬ — ЭТО ВСЕГО ЛИШЬ НЕУДАЧНАЯ БЕЛЛЕТРИЗАЦИЯ УТРАЧЕННОЙ ДЕТСКОЙ НЕВИННОСТИ И ВЕРНОСТИ.
ЛЕЛА
Я знала, что он собирался убить её, потому что он знал, что она ему изменяет. Но я не знала, что буду единственным свидетелем убийства. Я увидела через окно случившееся несколько минут назад. Моё окно выходит прямо на их французский балкон, именно там и произошло убийство. Это произошло, когда я ела фрукты.
Теперь мне ничего не остаётся, кроме как позвонить по номеру 192. И сообщить об увиденном. А я всё видела: стояла и смотрела, но смотрела, как будто я кто-то другой, а не я, и поэтому я буду говорить о себе так, как будто я кто-то другой, а не я. Я буду говорить о себе так, как если бы я была Лелой.
Они снова ссорились, как всегда. Обычно были видны только движения без голосов, только бесшумное открывание ртов, широко распахнутые глаза и обезумевшие лица. Но теперь балконная дверь была открыта. Он обвинял её в неверности, она кричала, чем-то кидалась и говорила ему, что он сошёл с ума, что его нужно лечить. В разгаре ссоры мужчина внезапно закрыл двери балкона, и Лела больше ничего не слышала. Но зато она видела: мужчина вдруг схватил со стола кухонный нож, девушка побежала направо и исчезла из балконной рамки, а потом увидела, как он с ножом в поднятой руке бежал навстречу тому, кого она уже не видела. Леле показалось, что раздаются приглушённые женские крики; тарелка с фруктами выпала у неё из рук и разбилась вдребезги. Потом она увидела: в кадр влетает уже окровавленный кухонный нож (очевидно, мужчина отбросил его от себя); как в замедленной съёмке ударяется о паркет, с него разлетаются капли тёмной крови (боже мой, Лела, как ты могла разглядеть эти детали, ведь ты близорука и носишь линзы семь диоптрий?!), нож отскакивает ещё несколько раз, потом ударяется о горшок с фикусом, вертится на полу, описывая полукруг, и наконец замирает. Сразу же после этого в кадре окна, словно это экран какого-то кинотеатра, снова появляется человек, он идёт спиной вперёд, нагнувшись: он явно что-то волочит. Наконец, в кадре появляется труп той девушки: на белой блузке, прямо возле груди, расплывается красное пятно. Мужчина, который тащит тело, отпускает её ноги, они падают на пол, а она остается неподвижной. Потом мужчина с безумным выражением лица прилипает к окну, обводит взглядом здания вокруг, выискивая непрошеного свидетеля; Лела прячется в простенке, и когда она снова выглядывает краем глаза, то видит: занавеска на их французском окне уже опущена!
Она подбегает к столу и хватает мобильный телефон. Только тогда она слышит то, что повторяется изо дня в день: в соседней квартире, в которой недавно поселился неизвестный жилец, раздаётся кричащий от животного наслаждения женский голос; это явно женщина, оседлавшая волну Венеры, которая бесконечно обновляется, всё сильнее и сильнее и, наконец, разбивается о твёрдую скалу, превращаясь в белую пузырчатую пену. Одна умерла, другая умирает. Одна большой смертью, другая оргазмом, la petite mort.
Вот что видела и слышала я. Но как будто кто-то другой.
* * *
Двое полицейских поднимались по лестнице. Остановились на площадке первого этажа и посмотрели на меня. Я показала им дверь. Полицейский позвонил в звонок, но звонок не работал; поэтому он постучал очень громко. Никто не ответил, и полицейский снова загрохотал по двери, на этот раз кулаком.