Если разделить историю человечества на историю вони и историю духов (как революционную атаку на экскременты), то можно сказать, что вонь всё-таки побеждает. Парфюм держится недолго. Человечество никак не поймёт, что есть третья история, история чистой души. Мы не осознаём, что телесная чистота зависит от чистоты души. Старец Кира показал это. Несмотря на то, что он всё время работал, он не потел. Хотя ему случалось пораниться топором, когда он рубил дрова, кровь у него не текла. Хотя он ходил в нужник, от него никогда не пахло. Он использовал только воду, обходился без мыла и духов. Его одежда всегда была опрятной, пусть и рваной, и старой. И хотя он видел, как его детям отрубили руки и ноги, он любил всех людей. Он умер с любовью даже к своим врагам.
Поэтому в гробу он выглядел как букет ландышей. Без крови. Он был человеком-цветком. У него в душе росли травы. Он часто говорил: человек не может выйти из своей кожи. Он может покинуть пространство, например, своей кельи. И один раз, всего один раз в жизни ему дают шанс выйти из времени. В место, которое ты покинул, ты всегда можешь вернуться. А в покинутое время нет. И поэтому важно, какой багаж ты возьмёшь туда. И чистую или грязную одежду ты понесёшь с собой.
Понятно, что Кира говорил о том невидимом багаже, называемом душой, который сопровождает нас повсюду, пока мы телесны. И когда меня спрашивали в аэропорту, сколько у меня мест багажа, я всегда ошибался, говоря два, потому что на самом деле у меня было три. Я узнал об этом только здесь, в Пупе света, после встречи со старцем Кирой.
От старца Киры мы все узнали, что несём души из этого мира в другой, а в них уже приготовлен рай или ад. Там нет ада и рая, мы приносим его отсюда туда. Какая душа, райская или адская, была у тебя здесь, такая будет и там. Не обязательно умирать, чтобы спуститься в ад или попасть в рай: ты и здесь можешь жить в аду или в раю. Даже если ты думаешь, что там нет никакого Царствия Небесного, не худо быть готовым к смерти с чистой и свободной от страстей душой, покаявшись в грехах. Но люди и вправду странные создания: они готовы взять на прогулку зонтик, даже если шансы на то, что начнётся дождь, 50 на 50, и не готовы взять на тот свет чистую душу, даже если шансы на то, что Бог существует, те же 50 на 50.
Сокол каждое утро прилетает на его могилу и садится на крест, в обычное для них время молитвы. Сидит там ровно столько, сколько длится молитва, и улетает. Откуда он знает, где его похоронили? И откуда знает, сколько длится молитва? Отец Иларион мерил, произнося слова. И три дня повторялось то же самое: сокол улетал сразу после «И не введи нас во искушение, но избавь нас от лукавого, аминь».
Я КАК ОН
После того случая на рынке и попытки датчанина размозжить мне голову, я три дня не выходил из дома. Доходил только до шлагбаума и сразу обратно. Но на четвёртый мне пришлось выйти: я опаздывал с возвратом книг. А я не хотел быть должен ничего и никому.
И как раз, когда я уже собирался уходить в библиотеку, появился ещё один знак, впоследствии оказавшийся одним из главных персонажей сценария, необходимых для развязки. Откуда-то пришла чёрная кошка и осталась у меня, как будто мы знакомы сто лет. Требовала еды и громко мяукала. Я не знаю, что за чёрт её послал, но я её оставил.
Я шёл в библиотеку и вдруг осознал, что боюсь. Я боюсь этого автобуса, боюсь сумасшедшего датчанина, боюсь, что они не уехали из города. Ещё я боюсь, что на моих глазах какой-нибудь отец, пихающий себе в рот еду, побьёт своего голодного ребёнка. Я боялся мира. Он был не только совершенно непредвидимым и непредсказуемым, но и злым. Агрессивным. Опасным, как острие обнажённого ножа, коснувшегося моей груди, в руке неизвестного и непредсказуемого человека.
И прямо перед библиотекой, за углом, я увидел мальчика. Его вела за руку какая-то женщина. Красивая, с несколькими книгами под мышкой. Я понял, что это его мать. Но я понял также то, от чего у меня волосы встали дыбом: это была Лили, женщина из гестапо, с которой я оказался на виселице из-за запретной любви, когда я попал в другую, параллельную вселенную во Франкфурте. Ребёнок и Лили разговаривали и смеялись. Я вернулся и спрятался за углом, прежде чем они могли меня увидеть. Выглянул из укрытия.
Они вошли в библиотеку. Я решил подождать.
Минут через десять, время, за которое меня могли увидеть из пьяного автобуса, и я мог показаться подозрительным, потому что постоянно высовывался из-за угла и смотрел в сторону библиотеки, они наконец вышли. Теперь женщина несла больше книг; они остановились, и она дала две книгу мальчику, чтобы тот помог ей. Они медленно шли по тротуару, а я смотрел им в спину. Мне понравились красивые лодыжки женщины. Они были мне знакомы, как будто я прикасался к ним.
Дорога была свободна.
Я вошёл в библиотеку и направился к стойке библиотекаря. Выложил на стол книги и с равнодушным видом спросил:
— Простите, кто эта женщина, которая сейчас была здесь с ребёнком?
Он подозрительно посмотрел на меня.
Я улыбнулся и сказал:
— Знаете, в прошлый раз я принял одну женщину за кого-то другого. С тех пор, как я здесь, я замечаю, насколько люди из разных городов похожи друг на друга.
Не знаю, по каким причинам, но ему это понравилось, поэтому он улыбнулся и произнёс:
— Вам слишком одиноко, надо больше гулять. — Потом помолчал и, будто выдавая военную тайну, сказал: — Она учительница в гимназии.
— А что преподаёт? — заинтересованно спросил я.
— Немецкий, — ответил он. Я смотрел на него широко открытыми глазами: возможно ли это? Немка Лили?! А библиотекарь добавил:
— От неё дети волком воют. И это в городе, где немцы расстреляли 3000 мирных жителей. Очень уж строгая, хотя говорят, что справедливая. Мой сын ей три раза переэкзаменовки сдавал. Поэтому они называют её Лела Гестапо.
Я смотрел на него, делая вид, что все эти ужасные совпадения с моими встречами с этой женщиной (я был теперь вполне уверен, что это была она, и что Лела это Лили) были обычной информацией, которую я слышал впервые; тут мой взгляд упал на книги на стойке, которые явно вернула она. Кровь бросилась мне в голову от возбуждения.
— Так ведь я вернул вам эти книги семь дней назад?! — сказал я, указывая на них.
Он улыбнулся.
— Да. Я не хотел вам говорить… но раз вы уже догадались, то знайте. Их возвратили вы, но эти же книги взяла госпожа Гестапо. И вот, только что вернула, вы разминулись буквально на минуту. А в следующий раз она возьмёт те, которые вы сейчас принесли. Похоже, вы двое действительно связаны каким-то странным образом…
Я постепенно терял самообладание; если ещё несколько минут назад я считал, что знаю больше, чем библиотекарь, и притворялся, что то, что я на самом деле знаю, мне неизвестно, то теперь он уже знал нечто, чего не знал я.
— Что значит — связаны странным образом? — спросил я.
— Да вот что; в прошлый раз, когда вы обознались с этой девушкой, как только вы вышли, вошла госпожа Лела. Они с той девушкой подруги. Девушка рассказала Леле о том, что вы приняли её за кого-то другого, и та, не знаю почему, очень разволновалась; потом увидела книги, которые вы вернули, и открыла их. И чуть не закричала от радости, когда увидела, что вы оставили заметки в новой книге Иоанна Лествичника, и воскликнула ещё дважды: в первый раз, когда увидела развилку в форме буквы игрек, где вы предполагаете существование параллельных вселенных и ссылаетесь на Стивена Хокинга; а во второй раз, когда она увидела, что записи были по-македонски! Мне кажется, что барышня, которая у неё в гостях, хотя и правильно говорит по-сербски, но македонка; мне кажется также, что я слышал, как они говорили по-македонски, когда спускались по лестнице, а это значит, что у госпожи Лелы есть какая-то связь с Македонией. И, да, вы должны знать: госпожа Лела всегда просит самый старый экземпляр любой книги; говорит, что она читает заметки на полях, что там, на этих полях, жизнь произведения, читатели и их комментарии, а в печатном тексте есть только один бесплотный человек из бумаги, писатель…