* * *
После литургии я сразу направился в книгохранилище. Хотел увидеть отца Никоса. Расспросить его, что он знает о человеке в чёрной хламиде и инвалидной коляске.
Когда я открыл деревянную дверь, окованную металлическими прутьями, я услышал знакомый звук колокольчика, свисавшего с потолка и дававшего знать, что кто-то вошёл. И увидел милое и знакомое зрелище: кроткий лик отца Никоса, в очках с двойными диоптриями, какие носит гном Умник из «Белоснежки и семи гномов», обросшего бородой, как ветхозаветный пророк, пишущего заметки своим красивым почерком. Каждый день после вечерни он составлял записку о своём духовном опыте с Богом в этот день. Он писал павлиньим пером, используя чернильницу, и писал на специальной бумаге, имитации пергамента, которую он купил в Салониках. Он поднял голову и чуть не подпрыгнул от радости: так он меня любил. Он подошёл ко мне и по-братски обнял, благословляя день.
— Садись, — сказал он и указал на стул рядом с собой.
Мы долго разговаривали; я рассказал ему о своей жизни в Хиландаре, о внезапном решении моего старца послать меня сюда, а он внимательно слушал. Я также сказал ему о том, что недавно потерял сознание, увидев человека в инвалидной коляске, и совсем кратко поведал, кем может быть этот человек из моей мирской жизни.
Отец Никос очень серьёзно посмотрел на меня и сказал:
— Не сердись на своего старца. Он послал тебя сюда не потому, что ты позвонил вопреки его запрету, и не потому, что ты написал песню любви, посвящённую женщине, а чтобы ты снова встретился именно с тем самым человеком.
Я открыл рот от удивления. Значило ли это, что мой старец неосознанно потакал сатанинскому «Это не конец, мы ещё увидимся»?
— Но откуда старец знает, что этот человек здесь? — спросил я.
Он улыбнулся и произнёс:
— В каждой стране есть своя разведывательная служба. Думаешь, на Афоне её нет? Мы христиане, но не дураки, мы должны знать, кто сюда приезжает. А отец Паисий и твой старец видятся раз в месяц на заседании Протата в Карее. И обмениваются новостями. Святой Дух тут ни при чём; и это не ясновидение твоего старца. Хотя само решение послать тебя сюда — это Божий промысел, которому он должен повиноваться.
Мы помолчали. Он прекрасно понимал, зачем я пришёл.
— Послушай, — сказал он. — Мне не следовало бы этого делать. Но так как я вижу, что душа твоя страдает, то я скажу тебе, что знаю об этом человеке.
И вот что он мне рассказал: несколько монахов были в Салониках по каким-то монастырским нуждам. На их глазах на дороге произошла драма: их несколько раз обгонял человек на мотоцикле, которого преследовали несколько мотоциклистов и автомобиль. Были даже слышны выстрелы. Через несколько минут монахи, ехавшие в микроавтобусе, увидели ужасную развязку: человек, за которым шла погоня, лежал с раздавленными ногами под своим тяжёлым мотоциклом, а те, кто гнались за ним, не только не помогли ему; один из них даже достал револьвер, чтобы его прикончить. Но другой, увидев монахов, потянул его за руку, и преследователи убежали. Монахи вызвали «скорую помощь», приехала полиция, и мужчину с огнестрельными ранениями и раздробленными ногами доставили в больницу, где ему через несколько дней ампутировали ноги: сначала одну, потом другую. Врачи еле его спасли. Он оказался несостоявшимся бизнесменом из Дании, мошенником, скитавшимся по Балканам, и выяснилось, что в этом мире нет никого, кто бы о нём позаботился. Поскольку монахи несколько раз приезжали навестить его, врачи обратились к ним.
— Вот так он появился здесь, временно, как подопечный братства. Сначала он мог говорить, но потом заболел рассеянным склерозом, состояние быстро ухудшалось; теперь он может сказать только несколько слов, и то плохо артикулируя. Пока он ещё говорил, он раскаялся в своих грехах, но отказался назвать их. Так он и остался с нами, таким и окончит свой путь: нет в нём сил на духовный подвиг. Однако братья рассказывают, что при покаянии перед всеми он плакал горькими слезами и умолял нас не прогонять его, дать окончить жизнь здесь, рядом с Богом, потому что он осознал, что грешил. Но старец Паисий, искусный лис в распознавании искушаемых, постоянно повторяет: «Не молись о стяжании дара слёз или иного благодатного дара. Тихое внутреннее страдание из-за греха, совершённого в прошлом — прекрасный дар. Вынужденные слёзы могут быть очень опасны, потому что они создают иллюзии». Он убеждён, что это человек, пришедший сюда не по своей воле или из-за искреннего раскаяния, а по необходимости. Это ложное покаяние, и, хотя такие люди, исповедуясь, плачут крупными и горькими слезами, но плачут они от бессилия и унижения, оттого что приходится признаваться во всём, а не от желания исповедаться. Это покаяние по необходимости, когда человек не выбирает по собственной свободной воле искупление грехов, а вынужден это делать. У человека просто нет выбора, как нет выбора у того, кого повели на расстрел. И он больше не грешит, но не потому, что не хочет грешить, а потому, что не может грешить, у него нет ног, и он здесь, среди нас. Мы считаем, что он человек, который по промыслу Божию попал сюда, и смысл его попадания выяснится, когда придет время. Из того, что ты рассказал о твоих встречах с ним в мирской жизни, похоже, что время понять, почему он оказался у нас, наступило, для этого ты и приехал в скит.
Я не мог не подивиться рассудительности и мудрости отца Никоса. И только спросил:
— Ты хочешь сказать, что он не раскаивается по-настоящему?
— Я имею в виду, что он с нами только потому, что немощен для зла; но по Христову учению мы не должны отвергать его, потому что, пока он дышит, существует возможность, что он истинно покается.
Я не мог и представить, что готовит мне Господь в качестве очередного искушения. Отец Иларион научил меня технике борьбы с искушениями, которая состояла из четырёх пунктов: 1. Принять искушение как величайший дар Божий; 2. Поблагодарить Бога в молитве за то, что ты не поддался на искушение; 3. Искренне молитвенно пожелать себе ещё более тяжёлых испытаний; 4. Не показывать демонам, что тебя искушают. И я был готов пойти в церковь и молиться до восхода солнца за искушение, с которым столкнулся. Но когда я встал, отец Никос потянул меня за руку, усадил обратно на стул, и сам встал. Сказал:
— После того как датчанин утратил способность говорить, отец Паисий заставил его покаяться ещё раз, думая, что пришелец скоро умрёт; но на этот раз Паисий потребовал от него точно указать свои грехи. А так как руки его ещё не дрожали, как теперь, то иностранец все свои грехи записал. Я храню эту запись здесь.
— Я не хочу вводить тебя в прегрешение, отец Никос, — сказал я. — Не надо мне её показывать.
Но он возразил:
— Никакого прегрешения; я покажу тебе то, что, собственно, слышали все, ибо список его грехов тогда прочитали пред Богом и пред всей братией; таково было условие того, что он остался здесь. И это не исповедь перед психиатром, который должен хранить врачебную тайну, — сказал он и вручил мне небольшой блокнот. — Кроме того, я хочу, чтобы ты успокоился. А ты успокоишься, когда будешь уверен, что это тот самый человек, а не кто-то другой.
Я открыл блокнот и убедился: это он. В длинном списке лжи, воровства и блуда, была и запись, что он изнасиловал «жену железнодорожника» в одном маленьком городке.
Я встал, попрощался и ушёл. В своей келье я молился до восхода солнца, чтобы Бог укрепил меня для новых и ещё больших испытаний. Ответа на мою просьбу долго ждать не пришлось. Сразу же после утренней литургии меня позвал старец Паисий и сказал, что моим послушанием в скиту будет — выхаживать иностранца в инвалидной коляске. Монах, который занимался этим раньше, получил новое послушание. И я был уверен, что в письме, которое я передал старцу Паисию, мой старец написал только то, что меня надо сделать слугой моего смертельного врага. Смирить себя до такой степени, чтобы суетность выгорела и улетучилась, как примесь олова из золотого сплава, когда его выжигают, чтобы сделать из чистого золота перстень с печатью веры во Христа.