…Вот и наступило «завтра». Интересно, как она встретит его: удивится, смутится, обрадуется, останется равнодушной?
Стук в дверь заставляет его отойти от зеркала.
— Товарищ старпом, я вам принес. — Кок в неизменной белой куртке и чепчике-блине поставил на стол поднос.
— Напрасно. Я бы вышел в салон, — сказал Ершов.
— А-а, — безнадежно махнул рукой кок, — на салон смело можно замок вешать, никто ключ не спросит. Механик еще в пять утра понесся нерп стрелять. Прохоров взял привычку раньше обеда не просыпаться…
«Непорядок, — подумал Ершов, — расшаталась дисциплина».
— С завтрашнего дня, — повернулся он к коку, — никому еду в каюты не давать. Тем, кто не явился вовремя к столу, тоже не давать. — И добавил: — Включая меня. Объявите всем.
— Есть объявить, — уходя, вяло отозвался кок.
Ершов снял крышку с судка. Ага, оленьи языки. От такого не откажешься. Подцепив вилкой один язык, он перекинул его на тарелочку. Нет, недаром считается что оленьи языки — пища богов. Как-то в «Огоньке» он читал, что на Аляске убивали тысячи оленей, бросали туши в тундре на растерзание волкам, а языки отправляли самолетами к столу королей бизнеса. В самых фешенебельных ресторанах Нью-Йорка и Вашингтона оленьи языки — редкость в меню.
«Подлая аристократия, — рассуждал Ершов, с наслаждением пережевывая мягкие кусочки ароматного мяса — Понимает толк в деликатесах».
Да так куда ему, собственно, направить сейчас стопы на аэродром, в правление? И прилетела ли она вообще? Пожалуй, прилетела: самолеты, как правило, приходят в первой половине дня. Сейчас пятнадцать двенадцатого. Что ж, сперва можно заглянуть в правление. Если ее нет, тогда — на аэродром.
Ершов вышел на палубу.
«Вот это погодка!» — обрадовался он взбунтовавшейся вдруг природе.
У трапа, прижавшись к палубной надстройке, притопывал ногами вахтенный матрос.
Ершов подошел к вахтенному, достал сигареты.
— Закуришь?
— Спасибо. Только что бросил.
Спички гасли одна за другой. Так и не прикурив, Ершов спрятал в карман пачку.
— Зря вы, товарищ старпом, идете, — сказал вахтенный — Задуло-то не на шутку.
— Ерунда! — ответил Ершов. На всякий случаи он отвернул уши шапки, завязал их у подбородка. Спросил: — Стармех вернулся?
— Вернулся. Две нерпы притащил.
— Ну добро, — кивнул Ершов, берясь за поручни трапа. И уже через плечо бросил: — Если заночую в поселке, тревоги не поднимайте.
С каждой минутой идти становилось труднее. Ветер настолько осатанел, что то и дело сталкивал Ершова с тропинки. Тропинку быстро заметало. Вскоре она вовсе исчезла под снегом. Но ветер дул в спину и заставлял чуть ли не бегом двигаться вперед.
«Врешь, дойду, — мысленно твердил Ершов. — Два километра по льду, а там — поселок…»
Вокруг Ершова все гудело, пело, клокотало. Теперь он шел, не видя по сути, куда идет. У одного из торосов он остановился. Держась руками за скользкую глыбу льда, перевел дыхание. Вдруг услышал резкий, как выстрел, треск. Лед раскололся в двух шагах от него. В узкой расщелине кипела черная вода, выплескивалась на лед.
«Какого черта я тащусь? — зло подумал Ершов. — Куда тащусь?..»
Он оглянулся назад. Что-то большое, черное мелькало в перекатах снежных волн. Конечно же, корабль! Выходит, он не так уже далеко отошел от него.
Ершов глубоко втянул голову в поднятый воротник шинели и, защищая рукавицами глаза от снега, пошел на танкер — грудью к ветру.
В стороне, где стоял танкер, с тяжелым скрежетом кололся лед.
8
Ушаров был взбешен. Он сидел в кресле бортрадиста с надвинутыми на голову наушниками и настойчиво вызывал «Пингвина». Рядом замер бортрадист Митя Ветров, молоденький, безусый паренек. Напряженно, так, что не шевелился ни один мускул, Митя смотрел на своего командира.
— «Пингвин»!.. «Пингвин»!.. «Пингвин»!.. Я — «Льдина-четырнадцать»… Я — «Льдина-четырнадцать»… «Льдина-четырнадцать»…
В наушниках трещало, шумело, скрежетало. В эфире шла какая-то чудовищная свистопляска.
— «Пингвин»!.. Я «Льдина-четырнадцать»!..
Самолет находился на подходе к Северному: осталось десять минут лету, а аэродром все молчал. Напрасно Ушаров считал, что виноват новичок радист. Прошло ровно десять минут, как он сам ловит и не может поймать проклятую землю.
— «Пингвин»!.. «Пингвин»!..
И вдруг земля отозвалась.
— Я «Пингвин», — послышался в наушниках забиваемый шумом голос.
— Почему не отвечаете? Я «Льдина-четырнадцать». Иду к вам.
— У нас пурга… Принять не можем…