— Требуй роспуска ревкома.
Малинкин отрицательно покачал головой. Он видел, что предложение Перепечко может ему дорого стоить, и, вытянув шею, прислушивался к словам Мандрикова. Председатель ревкома говорил:
— За мясо, что раньше было взято, ревком, конечно, заплатит. Решайте сами: деньгами или товаром.
— Товаром, товаром! — закричали угольщики.
— Теперь о новой партии мяса, — говорил Мандриков. — Мы ведь не силой хотели его взять для новомариинцев, а хотели купить у вас. Если не продадите, то поедем в тундру, в стойбища.
— Зачем же? — Бородач испугался решения Мандрикова. Получить взамен мяса, которого было много на копях, мануфактуру, обувь, было заманчиво. — По-божески мы завсегда можем поделиться. Как?
Бородач повернул голову к своим товарищам. Те не возражали. Перепечко, с трудом сдерживаясь, чтобы не обругать шахтеров, стал выбираться из толпы. За ним последовал Бирич и еще несколько колчаковцев. Шахтеры не обратили внимания на их уход.
— А теперь о введении вас в состав ревкома. Да не стойте в дверях! Здесь не церковь, а ваш Совет. Проходите, садитесь кто где может.
Шахтеры так набились в комнату, что сразу стало душно. Одни прислонились к стенкам, другие уселись прямо на пол.
— Закурить разрешается в ревкоме? — улыбнулся бородач.
Разрешается, — улыбнулся в ответ Мандриков, и от этих улыбок в кабинете растаяла настороженность. Кисеты пошли по рукам. Шахтерские к ревкомовцам, ревкомовские к шахтерским. Задымились цигарки и трубки.
Мандриков пошутил:
— На посту осталось мало жителей. Кто ушел в тундру, кто рыбачит, — начал объяснять Мандриков.
— Сами знаем об этом, нечего волынку тянуть, — задирался Малинкин. — Пиши…
— Знаешь, да не все, — ответил ему Мандриков, который уже возненавидел этого красно-рыжего пухлого человека с бегающими и наглыми глазами.
Малинкин хотел возразить, но Мандриков предупредил его:
— Вас, шахтеров, мы введем в комитет, а от охотников рыбаков и оленеводов никого не будет. Справедливо ли это?
Члены ревкома не вмешивались. Гринчук несколько раз порывался наброситься на Малинкина, но его взглядом останавливал Михаил Сергеевич.
— Так оно не совсем ладно получается, — согласился бородач.
— Давайте порешим так. — Мандриков уже сидел за столом и спокойно говорил: — Дождемся возвращения всех на пост и тогда изберем новый комитет, а сейчас вы можете принимать участие в решении всех общественных дел.
— Это каких же? — не понял бородач.
— Ну, к примеру, — давайте обсудим — учить неграмотных шахтеров письму, чтению или нет? Грамотный человек во всем разберется, да и то осечку может в важном деле дать, а темный по чужому наущению такое натворит, что потом и свету белого не захочет видеть.
— Хитер ты, Михаил Сергеевич. — ухмыльнулся бородач и поудобнее устроился на диване, давая понять, что он расположен к длинному и обстоятельному разговору…
…Бирич с презрением и негодованием смотрел на Струкова, Перепечко и Трифона. Так глупо, бездарно упустить из рук удачу. Старый коммерсант не зажигал лампы. Он ждал прихода Рули и Стайна.
— Ну, что вы скажете?! — Бирича охватило возмущение. — Как вы могли допустить, что голытьба, которая готова была разнести в клочья этот проклятый ревком, вдруг превратилась в послушную овечку при первом же слове Мандрикова?
— Меня при этом не было, — оправдывался Струков.
— И очень жаль, — со злостью сказал Бирич. — Вы слишком осторожничаете, господин Струков!
— Но позвольте… — Струков посчитал последнее замечание оскорбительным.
— Не позволю, — оборвал его Бирич. — Хватит спектакля. Начинается настоящая жизнь, и будьте любезны…
Легкий, условный стук в окно остановил старого коммерсанта. Он вышел из комнаты. Это пришли американцы. Рули заметил:
— Когда в доме люди, а окна черные, то и у прохожих появляются черные подозрения. Надо всегда жить при свете, так легче делать даже самые черные дела. — Он коротко хохотнул и занялся своей трубкой.
Бирич засветил лампу. Стайн, который после приезда Рули держался в тени, воскликнул:
— Какие мрачные лица, как у наследников богатой бабушки, что все свои миллионы завещала любимой собачке.
Колчаковцы молчали. Бирич начал рассказывать, но его остановил Рули:
— Длинные дебаты могут позволять члены сената. У них много времени и еще больше долларов. У нас нет ни того, ни другого.
В голосе Рули для колчаковцев зазвучала надежда. Они просительно смотрели на него, но на широком бесстрастном лице американца нельзя было ничего прочитать. Рули обратился к старому коммерсанту: