— Рад, страшно рад, что посетили одинокого старика, — говорил он быстра и слишком сладко улыбался, чтобы можно было поверить в его правдивость. — Забыли меня, совсем забыли, и я…
— Вы сами в сторону ушли. — Струков превратился в прежнего Усташкина.
Бесекерский тревожно переводил взгляд с одного ночного гостя на другого:
— Я… я…
— Завтра ревком будет уничтожен, — продолжал Струков. — Мы все готовились к этому решительному бою, а вы…
— Я ждал реальной возможности для борьбы с большевиками, я готов хоть сейчас… — Исидор Осипович не удивился тому, что услышал. Он давно замечал, что в Ново-Мариинске назревают события, и превращение Струкова не удивляло его.
Струков спросил:
— Чем вы подтвердите свои слова?
— На чердаке моего дома десяток винчестеров, два ящика патронов к ним, и оттуда хорошо вести стрельбу по зданию ревкома.
Струков изучал ответ Бесекерского. Он взглянул на Стайна. Бесекерский то же самое сказал по-английски. Сэм широко улыбнулся:
— Россия — загадочная страна, но русские загадочнее своей страны.
Что этим хотел сказать американец, ни Струков, ни Бесекерский толком не поняли, но были довольны.
Мало кто спал в эту ночь в Ново-Мариинске.
Пуржистый ветер яростно рвал красный флаг.
Утро начиналось как обычно. Из труб потянулись дымки, но их тут же подхватывал ветер и рассеивал. Пурга медлила. Она словно чего-то выжидала и лишь изредка проводила по окнам косматой белой лапой.
Солнца не было видно, и серый унылый свет лился на землю, скованную морозом, людскими страстями, печалями.
Шахтеры, заночевавшие у Толстой Катьки, опохмелившись, потянулись на копи в обманчиво приподнятом настроении. Съезжались на пост упряжки. Это из ближних и дальних стойбищ приехали оленеводы, охотники и рыбаки за товарами. Они останавливали упряжки у складов и лавок, которые открылись в привычное для всех время. Прежде всего приехавшие обменяли шкурки на спирт и, усевшись на нарты, начали выпивать, закусывая мороженой рыбой и олениной.
Мандриков проснулся рано. Михаил Сергеевич, поцеловав потягивающуюся в постели жену, отправился, в ревком. Он решил сегодня же как можно тщательнее обсудить положение на копях. Что-то надо делать с колчаковцами, думал он, крупно шагай по протоптанной в снегу тропинке, затейливо перебегавшей замерзшую Казачку. Они все время будут мутить народ, вранье разводить.
К ревкому шли Булат и Клещин. У входа их встретил Еремеев.
По-обычному начиналось утро и в школе… Сбежались ученики. Кулиновский, заменявший Куркутского, предоставил им ломать головы над загадочным бассейном, в который вода вливается по одной трубе, а вытекает по двум, и все же уровень остается неизменным, а — сам пошел встречать Нину Георгиевну. Еще накануне, они договорились, что она осмотрит ребятишек. У многих на лицах появились мокнущие лишаи. Нина Георгиевна стала заправским медиком. Она только что встретила жену Ульвургына. Лицо у нее чистое, без малейших следов страшной Оспы.
Но необычно началось утро в кабаке Толстой Катьки. Едва из кабака ушел последний шахтер, как она, растолкав спавших на ее постели Кулемина и Малинкина, заставила загрузить нарты ящиками, в которых были банки со спиртом. Еще перед рассветом она насыпала в каждую банку по две пригоршни желтоватой смеси.
— Куда повезешь? — спрашивал хриплым с перепоя голосом Кулемин.
— На ярмарку в Саратов, — отмахнулась Толстая Катька.
Она была озабочена. Ночью к ней заходил Рыбин и передал приказ Бирича. Проверив, крепко ли привязаны к нартам ящики, она погнала упряжки на копи. Собаки бежали резво, и нарты обгоняли шахтеров, которые кричали вслед:
— Эй, собачий кабак открыла?
— Вы, как собаки, за мною побежите, — отвечала Толстая Катька. — Сегодня я шахтерчиков задарма угощаю. Догони!
Она примчалась на копи и сразу же стала, на удивление всем, бесплатно раздавать спирт желающим. Шахтеры быстро хмелели, о работе никто и не думал, да о ней и никто не напоминал. Бучека на копях не было. Не было и колчаковцев. Веселье, начатое накануне, продолжалось. Толстая Катька зорко следила за шахтерами и, если какой, разгулявшись, направлялся В сторону Ново-Мариинска, окликала его:
— Эй, миленький мой! Еще кружечку откушай!
В этот день ни один шахтер не ушел в Ново-Мариинск.
Да, это утро было обычным и в то же время Необычным. Когда Мандриков и его товарищи шли к зданию ревкома, из окон домов Сукрышева, Петрушенко, Тренева и Бесекерского за ними следили глаза, полные ненависти, мести и злорадства. Если бы Мандриков присмотрелся к дому Бесекерского, то обратил бы внимание на слишком большие и свежие снеговые шлепки на стене, обращенной к ревкому.