— На сегодня, товарищи, хватит. Отдохнем. Сколько ночей не спали! Голова у меня чугунок чугунком.
Передышка была необходима, но ревкомовцы знали, что их решения ждут и задержка принесет только вред, В то же время каждый хорошо понимал, что уже не в силах больше бодрствовать, мыслить. Усталость сковывала мозг, расслабляла тело. Булат все же сделал попытку устоять:
— Не рано ли, Михаил Сергеевич? Еще нам столько надо сделать…
Мандриков заколебался, но, взглянув на изможденные лица товарищей, на их лихорадочные глаза, решительно повторил:
— Отдыхать! Спать, спать! На свежие головы мы быстрее и вернее обсудим. А сейчас, — он шутливо постучал по своему высокому лбу, — мысли в ней, как Черепахи.
— До утра. — Мальсагов первым двинулся к двери, но его остановил Михаил Сергеевич.
— Погоди, Якуб. Где спать-то будешь?
— Найду, — Якуб взялся за ручку.
— Так не годится. Всем отдыхать у Михаила Петровича. Поместятся у тебя?
— Да. — Учитель снова взялся за протокол. — Идите. Дверь не на замке. Я сейчас…
— Оружие держите наготове, — дал последний наказ Мандриков и отобрал у Куркутского протокол. — Иди и ты, Михаил. Я тут сам… Накорми товарищей поплотнее. Найдется?
Куркутский кивнул. Когда он ушел, Михаил Сергеевич, не садясь, перечитал протокол и задумался. Все правильно решено, но как мало сделано. А ведь прошло целых четыре дня. Дни казались и бесконечными и мгновенными. Арест колчаковцев, поднятие флага… Когда это было? Давным-давно.
Мандриков пятерней взъерошил густые волосы, ругнул себя: сдавать начал, крепись. Взялся за гуж — не говори, что не дюж. Да, надо быть очень дюжим. Сколько предстоит сделать! Красный флаг поднят. Советская власть восстановлена на этой далекой земле, он председатель революционного комитета. Но беспокойство и тревога не оставляли. Хотелось поторопить дела и остановить время. Не мог он сейчас сказать товарищу Роману, что задание партии выполнено. Нет, не мог. Он снова перечитал радиограмму, вдумываясь в каждое слово. «Борьба ваша только началась. Враг будет сопротивляться. Будьте же беспощадны к нему…»
Предостережение подпольного обкома партии не случайно. Где же этот враг? Колчаковские представители арестованы, и их ждет суд. Отряд охраны общественного порядка рассыпался. Его командир Перепечко в тюрьме вместе с другими офицерами и молодым Биричем…
Горячая волна прошла по сердцу Мандрикова. Он подумал о Елене Дмитриевне. Целых четыре дня он ее не видел. В день переворота она подошла к нему и сказала так тихо, чтобы расслышал только он: «Я с тобой, Миша». Ему захотелось ее видеть сейчас, немедленно. Михаил Сергеевич с трудом сдержал себя, чтобы не пойти к ней, и с еще большим трудом отогнал непрошеные мысли. Потом об этом. О чем же он думал? Он потер лоб, рассеянно осмотрелся. Да, о предупреждении товарища Романа. О врагах. Они есть. Они притихли и выжидают удобный момент.
— Не выйдет, — неожиданно для себя произнес Мандриков и смущенно потер шершавый подбородок. «Стал разговаривать с собой. Действительно надо отдохнуть».
Захватив протокол, он прошел в соседнюю комнату, где за пишущей машинкой сидела Наташа. Она бойко стучала по клавишам. Ее черные с монгольской косинкой глаза быстро летали от листа, лежавшего рядом с машинкой, К словам, выходившим из-под ленты.
— Заправской машинисткой стала.
Наташа обернулась и покраснела. Румянец не скрыл темных пятен.
— Я же могла немножко печатать и ошибки делать тоже могла. Вот опять. — Она взялась за резинку.
— Потом свои грехи зачистишь. Скажи, Наташа, ты не сильно утомляешься? Не трудно тебе?
— Что вы, Михаил Сергеевич, — искренне удивилась Наташа. — С чего тут уставать? Может быть вы недовольны из-за ошибок…
— Не то, я… — Мандриков замялся. — Беречь ты должна себя, и мы тоже должны.
— Ах, вот вы о чем. — Лицо Наташи снова стало пунцовым. — Нет, мне нетрудно. Я сильная.
Михаил Сергеевич по голосу Наташи понял, что дальнейший разговор только обидит ее, и перешел к делу:
— Вот прошу тебя, — он протянул ей протокол, — срочно перепечатай решение ревкома о стоимости доллара. Коммерсантам и хозяевам кабачков Еремеев разнесет. Один экземпляр вывесишь в коридоре. Пусть все читают. И больше сегодня не работай. Отдыхай. — Он пошутил: — Негоже нам, ревкомовцам, эксплуатировать женщину.
— Ладно, ладно, — отмахнулась Наташа. Было непривычно, что ее называют женщиной.
Мандриков вернулся в кабинет и приоткрыл дверь в коридор, набитый людьми. Гул стих. На него смотрели с острым любопытством. В лицо мягко ударил теплый спертый воздух. Детина с широкой бородой надвинулся на него и, дыша табачным перегаром, сипло спросил: