Вальтер Скотт понимал соотношение правды и вымысла по-своему.
Исторические факты, записанные в старинных хрониках, можно понять и объяснить только в том случае, если воспроизвести поступки и страсти исторических деятелей и поведение народных масс. Это будет, конечно, творчество, но вместе с тем и исследование, а потому вымысел и правда одновременно.
Исторических деятелей, имена и деяния которых сохранились в документах, немного. Между тем исторические события государственного значения невозможны без участия масс, о котором документы ничего не говорят. Почему эти массы сражались, побеждали или терпели поражения, почему шли за своими вождями или сбрасывали с престола королей, защищая свою веру и нравы? Чтобы ответить на эти вопросы, нужно на основании документов воссоздать то, чего в документах нет: нравственный облик народа, его психологию, интересы и условия жизни. А для этого одних исторических персонажей недостаточно. Нужны вымышленные герои, которые могли бы воплотить потребности народа, отдельных общественных групп, классов и прослоек, — то, что является большой правдой истории и ее движущей силой.
Клеверхауз и Берли — персонажи исторические. О Клеверхаузе мы знаем немного, и на основании документов нельзя было бы воспроизвести его подлинный характер. Скотта часто упрекали в том, что он сделал из «кровожадного пса» какого-то рыцаря без страха и упрека. Прав ли был великий романист в своем толковании этого персонажа или нет — сказать трудно. Важнее то, что Скотт создал образ возможный, вероятный и даже типичный для той эпохи и что без такого Клеверхауза исторические события 1679 года, да и вообще английские гражданские войны XVII века были бы менее понятны. Следовательно, этот образ, независимо от того, в какой мере он воспроизводит подлинного Клеверхауза, исторически и художественно правдив.
Историки, и особенно те из них, кто сохранил старые пресвитерианские религиозные и национальные пристрастия, обвиняли Скотта в том, что он возвел клевету на несчастных и героических повстанцев, разбитых на Босуэлском мосту. Образ Берли показался им оскорбительным для пресвитериан. Сравнивая исторического Джона Белфура Берли с его отражением в романе, они обвинили Скотта чуть ли не в намеренном искажении истории и во лжи. Однако Скотт не стремился к доподлинности в фактах. Берли сотворен им заново так же, как Клеверхауз. Оба они — исторические типы, воплощающие не только психологию различных общественных классов, но и различные решения больших политических и нравственных проблем.
Генри Мортон и Кадди Хедриг, так же как леди и майор Белленден, вымышлены от начала до конца, но они не меньше, чем Клеверхауз и Берли, полны жизни и представляют соответствующий аспект нравов эпохи и обстоятельств, в которых мог оказаться представитель того или иного класса. Создавая эти вымышленные персонажи, писатель, не связанный никакими документами, был свободен как философ и романист.
Чтобы понять общество, изображенное в романе, нужно было изучить все составляющие его элементы, классы и группы в системе общественных связей и противоречий. Психология и идеология каждого персонажа показаны и анализированы не только как индивидуальные, но и как классовые, сословные, профессиональные. Они связаны с его положением в обществе, с традициями и навыками, сложившимися в течение столетий. Ярость «протестующих», ненависть роялистов-дворян к пресвитерианам, средняя линия «резолюционистов», исступление «святых», готовых на любые жертвы ради «истины», — все безумное и неистовое, что жило в эпохе, кажется реальным и исторически мотивированным. Читатель знакомится с людьми прямо противоположных взглядов, характеров и нравов. Берли и Кадди, Аввакум Многогневный и Генри Мортон, мисс Белленден и Дженни Деннисон, Паундтекст и Мак-Брайер — образы как будто несовместимые в рамках одного романа, но Вальтер Скотт создал из этих кричащих противоречий художественное единство, потому что понял и объяснил противоречивое единство общества. Все его персонажи понятны в хорошо понятой эпохе и характеризуют ее с убедительной наглядностью.
Политическое событие, стоящее в центре романа, делает повествование чрезвычайно динамичным. Только в редких случаях мирное описание какого-нибудь интерьера дает читателю мгновенную передышку от напряженного действия. В то же время непрерывно движется нравственная и политическая мысль. Вальтер Скотт редко излагает ее в своих собственных рассуждениях — это было бы вторжением автора в волшебные кадры его вымысла и показалось бы произволом и разрушением иллюзии. Его персонажи, попавшие в круговорот событий, принуждены сами мыслить и оперировать широкими комплексами понятий. Неграмотный Кадди выражает такие глубокие истины, что ему мог бы позавидовать какой-нибудь весьма образованный Клеверхауз, для которого вся истина заключается в его шпаге.