— Надеюсь, — сказал Мортон, обеспокоенный неожиданным оборотом, которое приняло дело, — надеюсь, вы не станете рассказывать о случившемся, друг мой, и поверите моему слову, что я постараюсь отплатить за вашу любезность, буде вы сохраните происшедшее в тайне. Если вы подслушивали нашу беседу, то должны были заметить, что мы не приняли и даже не обсуждали опрометчивого предложения этой доброй и сострадательной девушки.
— Доброй и сострадательной девушки! Черта с два! — сказал Хеллидей. — Что до прочего, я догадываюсь, в чем тут дело, да я не охотник разносить сплетни или болтать всякую всячину, как другие; но только эту плутовку Дженни Деннисон благодарить не за что; она заслуживает основательной трепки, потому что тащит бедного парня прямо в беду, и все из-за того, что ему сдуру понравилась ее осыпанная веснушками рожица.
Дженни располагала только теми средствами самозащиты, к которым во всех трудных случаях имеют обыкновение прибегать представительницы прекрасного пола, и часто не безуспешно; она прижала к лицу носовой платок и начала судорожно рыдать, и то ли действительно плакала, то ли притворялась, что плачет, как мог бы сказать Хеллидей, — но ее всхлипывания были поразительно правдоподобны.
— А теперь, — продолжал солдат, немного смягчаясь, — если вам нужно еще о чем-нибудь потолковать, толкуйте себе, даю вам ровно две минуты на это, и вообще, покажите мне поскорей свои спины; ведь взбреди в пьяную башку Босуэла произвести смену на полчаса раньше, солоно придется и мне и вам заодно.
— Прощайте, Эдит, — прошептал Мортон, собирая всю свою твердость, которой у него в эту минуту было не слишком много. — Уходите, уходите, предоставьте меня судьбе; что бы ни ожидало меня, я стерплю решительно все, раз вы думаете и помогите обо мне. Покойной ночи, покойной ночи! Идите, чтобы вас тут не застигли.
Произнеся эти слова, он препоручил Эдит ее спутнице, которая не торопясь вывела ее под руку из комнаты узника.
— Конечно, у каждого свой собственный вкус, — сказал Хеллидей, — но черт меня побери, когда бы я стал огорчать такую милую девушку даже из-за всех вигов, поклявшихся в верности ковенанту.
Добравшись до своей комнаты, Эдит дала волю отчаянию, что немало встревожило Дженни, которая принялась утешать ее, приводя все доводы, которые только могла измыслить.
— Не надо так огорчаться, мисс Эдит, — говорила верная горничная, — кто знает, откуда может прийти помощь молодому Мортону? Он кавалер храбрый, и добрый, и честный, и они не вздернут его, как тех бедняг вигов, которых вылавливают на болоте и потом развешивают на деревьях, точно связки зимнего лука; может, его вызволит дядя, а может, и ваш дядюшка замолвит за него слово: уж кому-кому, а ему знакомы все эти господа красные куртки.
— Верно, Дженни! Верно, — сказала Эдит, оправляясь понемногу от овладевшего ею оцепенения. — Сейчас не время предаваться отчаянию, сейчас нужно действовать. Найди кого-нибудь, кто отвез бы этой же ночью письмо моему дяде.
— В Чарнвуд, сударыня? Но ведь страшно поздно, и туда целых шесть миль, да еще кусок вниз, до реки; боюсь, что нам не найти этой ночью ни человека, ни лошади; к тому же они поставили часового у ворот. Бедный Кадди! Нет его больше с нами, бедняги, а то бы он сделал все, чего бы от него ни потребовали, и даже не спросил бы, зачем это нужно. А с новым пахарем у меня еще не было времени познакомиться, и потом, говорят, будто он собирается взять за себя Мег Мердисон, эту жалкую коротышку.
— И все-таки ты должна кого-нибудь отыскать, слышишь, Дженни; от этого зависит жизнь или смерть Генри Мортона.
— Я бы отправилась и сама, моя леди; я могу вылезти из окошка чулана и спуститься вниз по старому тису; я проделывала это не раз. Но дорога в Чарнвуд страсть какая безлюдная, а тут шатается столько красных курток, не говоря уж о вигах, которые поведут себя нисколько не лучше (молодые парни, конечно), если встретят такое слабое существо, да еще одну-одинешеньку, да еще в пустоши. Я не постояла бы, чтобы пойти в Чарнвуд пешком, я могу, и даже очень могу, пройти десять миль, когда светит луна.