— Что это такое?
— Мы измеряем концентрацию водородных ионов в живом растении.
— Ну и что же?
— Она всегда остается постоянной — семь и две десятые.
— Вот как? Что же здесь удивительного?
— Независимо от условий внешней среды березка сама регулирует концентрацию водородных ионов.
— Это и школьнику известно, — небрежно бросил я.
— Но даже вам неизвестно, что это обстоятельство можно использовать для автоматического регулирования концентрации какого-нибудь вещества, например, в большой химической ванне, поддерживая эту концентрацию в нужных пределах.
Такого поворота разговора я не ожидал!
— Интересно! Расскажите, как это дерево будет регулировать концентрацию вещества в ванне.
Инна начертила на листе бумаги схему клетки растения и стала подробно объяснять. Замелькали химические формулы веществ, входящих в оболочку и ядро, в протоплазму, появились уравнения с участием ферментов.
Я плохо разбирался в химических процессах, происходящих в растении, но стал смутно догадываться, что здесь налицо огромное количество обратных связей, положительных и отрицательных, которые в совокупности приводят к достижению цели. Всякое нарушение равновесия автоматически вызывает реакцию, которая в конечном счете сводит это нарушение к нулю.
— Вы понимаете, что со всеми химическими реакциями, происходящими в организме, связаны соответствующие электрические потенциалы, которые легко «вывести» наружу. И, наоборот, воздействие внешней среды можно переложить на электрические потенциалы и «ввести» их в растение. Вот у нас и получается примерно такой жгут проводов.
Девушка взяла в руки пучок разноцветных проводов, начинающихся у ствола деревца. Некоторые из них уходили в какой-то ящик, другие — в стеклянную банку. Березка была подключена к химическому прибору, сквозь который по двум змеевикам прогонялась жидкость.
— В нашей опытной установке регулируется концентрация обыкновенной поваренной соли. Если мы уменьшим ее концентрацию, добавив воды, то растение немедленно пошлет сигнал на реле, которое включит источник солевого концентрата.
Дальше можно было не объяснять. Я все понял. Коротко это можно было назвать так: растение в качестве механизма регулирования!
Я мысленно представил себе, какую сложную электронную систему нужно было бы пустить в ход, чтобы автоматически регулировать концентрацию раствора в химической ванне. А здесь это делает обыкновенная береза!
— Вместо березы, наверно, можно взять любое другое растение, например крапиву или какой-нибудь горох! — воскликнул я.
— Конечно.
Я представил себе луг перед моей дачей и лес вокруг этой лаборатории — деревья, кустарники, цветы и травы, представил все леса и поля на земном шаре… Кругом, куда ни глянь, росли готовые «регулирующие системы», которые с такой пользой мог применить человек при решении многих технических проблем.
— Березку мы взяли потому, что это многолетнее дерево и регулирование можно осуществлять без перерыва многие годы, — пояснила девушка. — Впрочем, хотя растения и многообещающи в этом смысле, они хорошо выполняют свои функции только там, где нужно регулировать течение медленных процессов. Животные — другое дело.
Задумавшись, я шел за девушкой к выходу из лаборатории.
— А вот вам еще один фокус. Посмотрите на этот гальванометр.
Я уставился на стрелку прибора, а моя спутница несколько раз провела рукой над листочками какого-то растения. Стрелка сильно качнулась в сторону.
— В чем здесь дело?
— Обычный зеленый лист в качестве фотоэлемента. Сколько стоит фотосопротивление?
— Н-не знаю. Наверно, копеек пятьдесят…
— А лист крапивы?
Я умоляюще посмотрел в ее смеющиеся глаза.
— Всем, конечно, известно, что зеленый лист живет именно потому, что свет вызывает в нем сложные химические реакции. И вот эти реакции переложены на язык электрических потенциалов. Лист крапивы и фотоэлемент!
Сравнение было явно не в пользу электроники.
То, что я увидел затем, было ошеломляющим. Временами мне казалось, что я совершенно оторвался от реальности и попал в сказочный мир, где фотоэлементы цвели на грядках, чувствительные термометры спокойно произрастали в глиняных горшках, гигрометры свисали с деревьев. Мне даже показали какой-то роскошный, усыпанный красными цветами куст с длинным латинским названием, который «чувствовал» содержащийся в воздухе углекислый газ с точностью до одной тысячной процента. Другое растение было столь чувствительным к ионам железа в почве, что, как заметила Инна, его уже приняли на вооружение во всех современных аналитических лабораториях.
Я не успел еще оправиться от первых впечатлений, как она, проведя меня через большой фруктовый сад к другому зданию, с рук на руки передала молодому человеку в тенниске.
Я стоял перед приветливо улыбающимся парнем, недоуменно озираясь вокруг. Деревья, цветы, трава — все вокруг приобрело для меня какое-то совершенно новое значение.
— Я вижу, наша Инночка хорошо поработала над вами, — пошутил молодой человек, видя мою растерянность.
— Если и у вас тоже нечто подобное…
— Нет, другое или, точнее, продолжение того же, что вы уже видели.
Первое, что он мне показал, была обыкновенная пчела. Она сидела в стеклянной пробирке, и от нее наружу тянулись два тончайших, едва видимых глазом провода, подключенных к осциллографу.
Николай опустил шторы на окнах лаборатории, и все погрузилось во мрак. Только на экране осциллографа светилась яркая зеленая точка.
— Сейчас я включу источник ультрафиолетовых лучей.
Загудел трансформатор, и вдруг зеленый зайчик на экране высоко подпрыгнул.
— Наводки? — спросил я.
— Нет. Глаза пчелы очень чувствительны к ультрафиолетовым лучам. Сейчас они выполняют функцию фотоэлемента для коротковолновой области спектра.
— Как далеко простирается ее, то есть его, фотоэлемента, чувствительность?
— До ста десяти миллимикрон.
Я вспомнил, как трудно изготовить фотоэлемент с такой спектральной чувствительностью. Для этого нужны специальные материалы, кварцевое стекло и многое другое.
— А вот глаза этого живого прибора, — продолжал он, показывая на огромного таракана, — могут быть использованы в качестве прибора для обнаружения длинноволновых инфракрасных лучей, вплоть до ста микрон.
— Что?! — воскликнул я, уставившись на насекомое. — Знаете, это уж слишком!
Теперь к осциллографу оказался подключенным таракан.
— Сейчас я буду подносить к нему свою руку. Он чувствует ее излучение.
В темноте Николай начал шевелить перед пробиркой рукой, и зайчик на приборе задвигался, как бы повторяя его движения.
Таким же образом мне были продемонстрированы летучая мышь в качестве прибора для обнаружения ультразвуковых волн и обыкновенная саранча, которая оказалась чувствительнее самого чувствительного в мире сейсмографа. Ее нервная система реагировала на механические колебания, амплитуда которых равнялась диаметру атома водорода!
— Природа создала живой мир, снабдив его невероятно широкой гаммой органов чувств. Собственно говоря, если мы хотим что-либо обнаружить, измерить или даже увидеть, это можно осуществить, выбрав тот или иной живой индикатор, — объяснял мой новый гид. — Мы еще до конца не осознали важности того факта, что жизнедеятельность организмов сопровождается электрическими сигналами, которые, «выведенные наружу», могут быть использованы. Именно благодаря этому перед человеком открываются неограниченные возможности еще глубже познавать и изучать природу. Он приобретет способность видеть мир так, как видит его пчела, стрекоза, саранча, летучая мышь, морская свинка, леопард, рыба…
— Чувствовать его так, как клен, акация, сирень… — подсказал я.
— Да. Электрические сигналы в этих живых регулирующих системах — тот канал, по которому пытливый человеческий разум может проникнуть, если так можно выразиться, в самую душу природы, всего живого.