— Ведь вы женщина. Разве вам не страшно, что завтра земля, которая нас породила, вздрогнет, как смертельно раненный зверь? Разве вам не тошно получать за эту гнусность деньги? На чем мы зарабатываем деньги? На том, что в чрево нашей матери мы загоняем чудовищную взрывчатку и рвем на части тело, которое родило всех нас… А вы спокойно говорите, что я должен быть трезвым… Не хочу быть трезвым, понимаете?…
— Понимаю. Примите таблетки.
— К черту! К черту ваши таблетки!
Справа от меня вдруг появилась неясная фигура. Я протер глаза и сообразил, что это Самуил Финн. Он налил себе двойную порцию виски.
— А-а-а, пришел… — процедил я сквозь зубы.
— Пришел, — ответил он спокойно.
Его нос изрядно вспух. Он с жадностью припал к стакану и выпил все до дна.
— Самуил, возьмите и вы. — Маргарэт протянула таблетки и ему.
Я почему-то вспомнил письмо от своей матери и сказал:
— Давайте дружить, ребята. Ведь, кроме нас, на свете никого больше нет…
Финн посмотрел на меня с презрением.
— Подумаешь, величина! Кроме него никого на свете нет! А два с половиной миллиарда людей? Если бы каждый житель земного шара ударил тебя щелчком по носу, от тебя не осталось бы даже мокрого места. Не хвастай своими кулаками. Они — нуль против водородной бомбы и нуль в десятой степени против всего человечества.
— И все же нужно дружить… — невнятно бормотал я.
— Я вас провожу, — сказала Маргарэт.
Я остановился у выхода и посмотрел вдоль коридора. В конце стоял Боб и курил.
— Разве он курит? — удивился я.
— Вигнер, как дела? — спросила Маргарэт.
— Все нормально.
— Правда?! — воскликнула она.
— Да. Я все успел вовремя.
— Я провожу Вильяма, подождите меня.
Ноги меня не слушались. Чикони не без труда дотащила меня до комнаты, толкнула на диван и выключила свет. Ее таблетки — это какое-то снотворное. Засыпая, я видел, как оранжевая скала медленно поднимается в голубую высь, подпираемая снизу густыми клубами фиолетового дыма.
IV
Я проснулся с тяжелой головой и посмотрел на электрические часы над дверью. Было шесть утра. Значит, через четыре часа все начнется, вернее, все будет кончено.
За окном редела предрассветная мгла. В комнате было душно, и я подошел к окну, чтобы глотнуть свежего воздуха.
Часовой уже стоял не у изгороди, а ближе к зданию.
Скала была черной на фоне темно-фиолетового горизонта.
Я смотрел в редеющий сумрак и думал о том, что здесь будет через четыре часа и что будет после взрыва. Сейсмические станции во всех странах зарегистрируют сотрясение земли. Сейсмологи по своим приборам легко определят место взрыва и нанесут его на карту. Они сопоставят характер сейсмической волны со всем тем, что им известно о землетрясениях, и без труда установят, что это было не землетрясение. Наше правительство будет все отрицать, и найдутся наши сейсмологи, которые будут доказывать, что никакого взрыва не было и все это локальное землетрясение. Газеты пошумят, покричит радио, и все смолкнет. И мы будем некоторое время сидеть и обрабатывать результаты наблюдений над подземным взрывом водородной бомбы нового типа. И это будет до тех пор, пока не подыщут или не выкопают еще одну пещеру под какой-нибудь скалой. И все начнется сначала…
Я увидел, что к часовому подошел полковник Джейкс, и они стали о чем-то говорить. Часовой несколько раз поворачивался к скале и махал рукой в ее сторону. Я оделся и спустился к ним.
— Бессонница? — спросил я Джейкса, закуривая сигарету.
— Кой черт! Сейчас мне позвонили и сообщили, что не вернулась автоматическая тележка.
— Как это не вернулась?
— Очень просто. Ее отправили в пещеру установить еще один дозиметр. И она, проклятая, не вернулась.
— Экая важность — автоматическая тележка. Целая скала взлетит на воздух, а тут — тележка, — сказал я.
— Наверное, у нее испортилось радиоуправление, — объяснил Джейкс.
— А если за ней кого-нибудь послать? — спросил я.
— Это невозможно. Приказано после двенадцати ночи к скале никого не допускать.
— Когда она уехала?
— В одиннадцать, — сказал Джейкс и выругался. — Нужно докладывать в центр.
Он зашагал к своему коттеджу, а я остался с часовым.
— Выскочила в темноте как сумасшедшая и помчалась. Вот техника!
— Ты о чем?
— Да об этой самой тележке. Бегает, как живая. И кто ее только придумал!
Стало совсем светло, и скала заиграла пурпурными и розовыми красками.
— Меня снимут с поста в половине десятого, — сказал часовой. — С этого момента никому не разрешается покидать помещение. Что вы там будете делать?
— Всякую всячину.
Я повернулся и увидел Боба. Он направлялся прямо ко мне.
— Ну и спектакль будет сегодня, правда, Боб?
— Точно, — ухмыльнулся он. — Дай-ка закурить.
— Я что-то не помню, чтобы ты раньше курил.
— Представь себе, редкий случай, когда курить предписывает медицина.
— Вот в последний раз любуюсь скалой, — сказал я, протягивая ему зажигалку. — А тебе ее не жалко?
— Ну-ну, любуйся. А мне нужно до испытания принять уколы. — Боб заторопился обратно к зданию.
— Все в порядке, — подходя, сказал Джейкс. — Решено пожертвовать тележкой. Через два-три дня пришлют новую.
Я посмотрел на часы. Половина восьмого. Становилось жарко.
— А правда, что будет вроде как землетрясение? — спросил часовой у полковника.
— Вы слишком любопытны. Знаете, что за разглашение военной тайны…
Я так и не расслышал, какое наказание полагается солдату за разглашение военной тайны. Крамм позвал меня завтракать.
В баре я взял яичницу с беконом и кружку молока. Когда я подошел к своему столику, Финн уже доедал свою порцию. Он взглянул на меня красными от бессонницы глазами.
— Знаешь, в такой день стоит помириться, — сказал я, пересаживаясь к нему.
Он молча взял свой стакан с молоком и отошел к окну. Значит, здорово обиделся!
— Право же, Финн, прости. Честное слово, это потому, что я был пьян. — Я подошел к нему и тронул за плечо.
Он резко повернулся и процедил сквозь зубы:
— Есть вещи, которых не прощают до гроба!
— Ну, пожалуйста, ударь меня, если тебе от этого станет легче.
— Плевал я на твой удар. Иногда слова бьют сильнее, чем кулаки.
Он залпом допил молоко и вышел. Что такого обидного я ему сказал?
— Мэг, что я наговорил вчера Финну?
Она посмотрела на меня усталыми глазами. Наверное, тоже не спала.
— С ним был нервный припадок. Вы вчера сказали ему что-то относительно цены за убийство новорожденных.
— Ну и что же?
— Ночью ему позвонили и сообщили, что его жена родила сына.
Я поперхнулся молоком. Какой же я идиот!
— Сейчас же пойду к нему, извинюсь и поздравлю его…
— Уже поздно, — сказала Маргарэт. — Через минуту вы должны быть на месте.
Действительно, зашипел радиорепродуктор, и диктор бесстрастным голосом объявил:
— Операторам в течение тридцати секунд занять места у приборов.
— Когда испытания закончатся, я обязательно попрошу у него прощения, — сказал я, хватая Чикони за руку, как будто бы я был виноват и перед ней.
Она слабо улыбнулась.
— Хорошо, идите. Пора.
— Боб на месте? — спросил я, шагая рядом с ней по коридору.
— Боб всегда на месте.
V
Это были проклятые минуты. Цоканье хронометра по радио отдавалось где-то в самом сердце. Диктор деревянным голосом объявлял число минут, оставшихся до взрыва. Когда останется одна минута, он будет называть число оставшихся секунд. Я сидел у окна и не мигая смотрел на оранжевую скалу, которая сияла на солнце, как святая. Если верить Библии, то над головами святых мучеников перед смертью вспыхивает сияние. Так оно было и сейчас. Я понимал, что сияние возникло оттого, что я слишком напряженно смотрел на оранжевую глыбу, и все равно она почему-то казалась мне сверхъестественной. Стало чудовищно тихо, как будто бы кругом все вымерло. Только хронометр по радио неумолимо щелкал.