Юрий Корчевский
Пушечный наряд
Глава 1
Три недели я как проклятый изучал разговорный итальянский, понимая, что без языка не будет работы. Даже думать я заставлял себя на итальянском. Сначала было чрезвычайно тяжело, затем полегче. Со слугами в доме я старался говорить только по-итальянски, лишь иногда вставляя английское словечко и требуя его перевода. Конечно, за такой срок я не стал говорить хорошо, понимал уже все, но говорил с угадываемым чужеземным акцентом, приблизительно как кавказец, приехавший с юга торговать на Дорогомиловском рынке в Москве. Пока Винченцо не уехал по своим делам – а все корабельные походы длятся долго, я попросил его ввести меня в круг купцов, рекламируя как знаменитого врача.
– Не врача, – поправил Винченцо. – В Европе давно, уже лет сто, когда говорят про хирурга – то это те, кто оперирует, а врач лечит мазями, пилюлями, сушеными тараканами и прочим. Так как тебя представлять?
– Тогда хирургом. Я думаю, что врачей в Венеции полно, хирургов мало, а моего уровня нет и вовсе.
– Договорились. И еще – повесь красочную вывеску, чтобы каждый, кто умеет читать, – а это, в основном, люди дворянских фамилий или богатые, проезжая мимо твоего дома запоминал, что здесь живет хирург. Когда понадобится – сразу вспомнят.
И верно, из моего века я помнил, что реклама – двигатель торговли. Начал спрашивать слуг – где мне найти художника, нарисовать вывеску. С трудом, через знакомых, меня познакомили с живописцем. Жил он в подвале, жил бедновато, судя по обстановке. Сам был одет живописно, но одежда явно просила замены. Я представился:
– Кожин, хирург, пришел просить вас нарисовать мне вывеску.
– Рембрандт Харменс ван Рейн, свободный живописец из Голландии.
Я осмелел. Передо мной стоял один из величайших художников средневековья, его картины выставлялись в лучших и знатнейших музеях и галереях мира; картины, изредка попадавшие на аукционы Пола Кристи, стоили миллионы, а художник жил в подвале, в нищете. Как несправедлива жизнь!
– Так чего вы хотели?
– Написать вывеску, любезный.
Я рассказал, что должно быть изображено на вывеске, какая надпись.
– Да, понятно, синьор. К завтрашнему вечеру будет готово, и я сам принесу ее к вам. Скажите адрес.
Я назвал адрес. Художник помялся:
– Вывеска будет стоить один эскудо, деньги я хочу получить авансом. Надо купить краски.
В углу я заметил холст, накрытый тряпкой.
– А что там?
– Там две мои картины, одна уже закончена, вторая пока в работе.
– Можно посмотреть?
Художник откинул тряпицу. В темном подвале как будто засияло солнце. Это была одна из самых знаменитых картин художника – «Портрет Титуса», в типичных для Рембрандта золотисто-красных тонах.
Рядом стоял незаконченный натюрморт.
– Сколько стоит портрет?
– Зачем он вам, синьор? Мне его заказали, но не выкупили, теперь вот пылится в мастерской. Натюрморты еще как-то покупают, вот и пишу. А вы и вправду желаете купить? Я недорого отдам эту картину – всего три золотых дуката.
Я развязал кошелек, отсчитал пять золотых монет – три за портрет, две авансом за натюрморт.
– Устроит?
– Да, синьор. – Художник заулыбался. – Теперь я смогу рассчитаться с долгами и вернуться на родину, в Голландию.
Мы скрепили сделку рукопожатием; я снял портрет, сунул его под мышку. Рембрандт семенил рядом.
– Я знаю одного хорошего краснодеревщика, он делает хорошие рамы, не прислать ли его синьору?
Хм, ждать предложения. Я вышел на улицу, взглянул на портрет при солнечном свете – и подпись Рембрандта на месте. Художник клятвенно заверил, что как только закончит натюрморт, сам доставит его по известному ему уже адресу.
Придя домой, достал бутылку вина, налил в стаканчик и стал любоваться приобретением. Очень, очень ценное приобретение, великолепная картина.
Да это просто редкая удача – купить картину великого голландца. Ходят богатые снобы и не знают, мимо чего прошли. Повезло, несказанно повезло! Я допил бутылку, аккуратно пристроил портрет на стене. Теперь, просыпаясь, я буду первым делом видеть шедевр.
Сказать Винченцо, что ли? Оценит ли? Это не купил – перевез – продал. Быстрого обогащения не получится. Искусство не всегда сиюмоментно, иногда величие гения способны оценить только потомки, иногда далекие.
Ни завтра к вечеру, ни послезавтра вывески не было. Подождав еще день, пошел в мастерскую к художнику сам. Незаконченный натюрморт так и стол в углу, вывески в ближайших углах не наблюдалось тоже. Художник, не обращая внимания на мой приход, сосредоточенно писал на холсте.
– Cтойте так! Чуть левее голову.
Постояв так с полчаса, я подошел к художнику – ешкин кот! На холсте был я собственной персоной. Лицо – точная копия, одежда правда не моя – богаче, с жабо и синим камзолом. Художник меня явно приукрасил. Фона пока не было. Но за этим дело, я думаю, не станет.
– Вот! – Художник гордо посмотрел на меня. – Cкоро портрет будет готов. Еще пара дней, и готово.
– Господин Рембрандт, я заказывал вывеску!
– Да что вывеска, успеем, давно не встречал такую фактуру, как я мог не написать? Синьор, наберитесь терпения.
Ну что с ним поделаешь? С великими не поспоришь. Подождем, тем более у меня никогда не было портрета, а уж кисти известного художника – и подавно. Ладно, идя домой, размышлял я. Пусть будет портрет, а вывеска – ну днем раньше, днем позже.
Работа над картиной затянулась на пару месяцев. Хорошо, что я понял, что вывески мне от Рембрандта не видать и подстраховался у другого художника, порекомендованного местным аптекарем. Тот не заморачивался, что сказано – то и сделал, точно в срок.
Винченцо сдержал слово – вывел меня в свет. На состоявшуюся вечеринку захватил и меня. Купцы порешили свои торговые дела и приступили к делу более приятному – танцам, вину. В зале на балкончике играл небольшой оркестр, синьоры приглашали синьорит. Я не танцевал, присматривался, как это делали другие. Мой приятель Винченцо не пропускал ни одного танца и подошел ко мне раскрасневшийся.
– Чего стоишь, не танцуешь?
– Не умею танцевать ваши танцы. Пока посмотрю.
– Присматривайся, но не очень долго, посмотри, какие дамы, и, по-моему, некоторых ты не оставил равнодушными.
Конечно, почти все итальянцы брюнеты, да и мелковаты телосложением. Не заметить блондина ростом метр восемьдесят было трудновато. Одет я был по итальянской моде, выбрит, в отличие от русских купцов или мастеровых. До Петра на Руси чужеземцев и узнавали по выбритому лицу. Иногда я замечал на себе любопытные женские взгляды.
К одной из женщин, что сидела за столиком, я подошел сам, вежливо поклонился, спросил разрешения присесть. И подошел не из-за мужских желаний, а просто увидел на руке липому. Дама искусно прикрывала липому то веером, то другой рукой, но глаза врача не обманешь.
– Синьорита, прошу меня извинить, я могу помочь вам избавиться от этой штуковины. – Я указал на липому.
Дама покраснела и убрала руку со стола:
– Нет-нет, со мной все в порядке.
Ну что же, зачем быть нахальным, было бы предложено. Однако через пару дней дамочка заявилась ко мне, хотя адреса я не давал. Смущаясь и краснея, она поздоровалась и попросила извинить ее за легкомысленный отказ. Так-то лучше.
После осмотра я предложил вырезать липому, прямо сейчас. Дама что-то лепетала о том, что она боится, но я пообещал постараться сделать не больно, предложил для храбрости стакан вина, предварительно накапав туда настойки опия. Когда прошло полчаса, достаточных для действия лекарства, я сделал небольшой разрез, вылущил липому из ложа, аккуратно зашил рану конским волосом, забинтовал.
Я не зря бегал в Москве учиться к пластическим хирургам. Такой шовчик после заживления будет почти незаметным. Наказав даме завтра и несколько последующих дней ходить на перевязки и не мочить повязку, я проводил ее до выхода, где ждала коляска.
Несколько дней дама аккуратно посещала меня для перевязок. Через неделю я снял швы. Шовчик был просто загляденье – аккуратный, пока красный, но я пообещал даме, что через пару месяцев он станет незаметным.