— Ты, блохастик, мной не командуй, у меня другой хозяин, — с трудом выдавила из себя я это наглое заявление. Быть самоуверенной и дерзкой под внимательным взглядом волка было сложновато.
Я проскользнула в кабинет, приблизилась к столу, за которым сидел оборотень, и с трудом забралась на столешницу, чуть не уронив на себя малахитовый треугольник пресс-папье. И все это в гнетущей тишине.
— Чего хотел? — спросила опасливо, запоздало заметив, что в свете единственного зажженного светильника волк выглядит как-то по-особенному устрашающе.
Возможно, все дело в том, как хищно сверкали глаза в полумраке, скрывшем от меня его лицо.
— Как Эдит?
— Замечательно все у твоей Эдит. Весь день веселилась, в обед покушала, сейчас крепко спит, — отчиталась я.
— Хорошо. — Волк устало прикрыл глаза.
— Слушай, блохастик, а ты чего такой замученный?
— Не зови меня так.
— Как? Блохастиком?
— Да.
— Почему нельзя? Ты же оборотень?
Волк посмотрел на меня странно и промолчал.
— Оборотень же! — стояла на своем я. — Мехом обрастаешь, а где мех, там и блохи.
— Нет, — односложно ответил он.
— Что нет? Как нет? Я чую зверя.
Он снова промолчал, а я начинала чувствовать себя глупо.
— Слушай, папа у тебя оборотень?
— Да.
— Мама оборотень?
— Да.
— Значит, и ты оборотень! — торжественно заключила я.
— Оборотень, — повторил он с горькой улыбкой и оборвал себя, не закончив. — Только…
Я начинала раздражаться. Волк вел себя не как волк, а как трепетная пансионерка. Мялся, мямлил… разве что не краснел.
— Что «только»?
— Зверь не проснулся, — ровным голосом сказал он.
Прозвучало как приговор, как самое страшное, что может случиться в жизни.
— А если разбудить? — с надеждой спросила я.
— Невозможно.
— То есть ты пушистым никогда не был?
— И не стану.
Проклиная свою настойчивость и прямоту волка, я судорожно пыталась придумать, что сказать. Все слова после такого признания казались не теми. Я не хотела ему сочувствовать, потому что саму меня чужое сочувствие только разозлило бы, но чем-то нужно было заполнить эту неловкую тишину?
— Ну… кхм, слушай, а зовут тебя как? — мучительно выдавила из себя я.
— Хельму.
— Глупое имя, — нетактично заметила я, прежде чем представиться: — А меня можешь звать Анха.
Волк фыркнул.
— И это ты будешь критиковать мое имя?
— Меня так в пансионе назвали, — оскорбилась я. — Анха, между прочим, значит «священный дар».
— Ты — священный дар?
— Щенком я была очень миленьким.
В те безмятежные времена я была в несколько раз пушистее себя сегодняшней, меньше, круглее, а главное — с аккуратным, полностью покрытым мехом хвостом. Это уже с возрастом я полиняла, морда моя вытянулась, а хвост полностью облысел, усиливая мое сходство с крысами.
Собственно, три года я жила в пансионе, в клетке в учебном кабинете, и имела возможность заниматься вместе с пансионерками. Читать научилась раньше, чем говорить, подглядывая в книги и тетради девушки, сидевшей за последней партой, прямо рядом со мной. А считать — прежде, чем меня выкинули на улицу, посчитав слишком страшной.
Маленького хорошенького пушистика они готовы были любить, холить и лелеять, а большую ушастую крысу с огненно-рыжей шерстью почему-то нет.
— Слушай, блох… босс, а ты передумал, что ли, меня из города изгонять?
— Босс? — удивился волк.
— По имени звать не буду, оно дурацкое, — предупредила я.
Он пожал плечами, не имея никаких возражений.
— У меня есть к тебе деловое предложение, — сообщил он, будто вживаясь в образ моего босса.
— М-м-м?
— Ты ведь тарса, верно? Я ознакомился с информацией о твоем виде и должен сказать, она впечатляет. Я хочу, чтобы ты приглядывала за Эдит и докладывала мне о ее делах. От Марты мало толку, она боится потерять работу и многое умалчивает. Меня это не устраивает, я хочу знать все.
— Даже так… но ты ведь знаешь, что знать все может быть вредно для здоровья?
— Мое здоровье не должно тебя заботить.
Это было мое самое удачное ночное приключение, итогом которого стало неожиданное повышение. Я больше не была бессловесной зверюшкой, рисковавшей в один не самый лучший день своей жизни оказаться в самом дремучем лесу государства. Я стала настоящей охранительницей своей хозяйки.
Самой близкой, самой незаметной, самой главной ее защитой.
— Тебя ведь впечатлило, как тарсы о своих щенках заботятся, да?
Волк улыбнулся и не ответил.
Не знал он, что не всем щенкам достается материнская любовь и защита, как и не знал, что Эдит по всем показателям не смогла бы заслужить ни того ни другого — слишком слабым, беспомощным и бесперспективным детенышем она была.