— Куда? — не понял он.
— В картинную галерею, — терпеливо повторила Любка со стервозной усмешкой, которую Матвей, к своему счастью, видеть не мог.
Он помолчал несколько секунд, собираясь с мыслями, а затем спросил:
— А это где?
Любка со снисходительностью объяснила ему, где находится сей очаг культуры. Делать было нечего: Матвей согласился. Его ведь никто не заставлял звонить. Так что следовало предвидеть и такой вариант развития событий.
Она радовалась своей затее, словно дитя. Наконец-то этот дуболом поймет, сколь велика, как пишут в романах, пропасть, разделявшая их.
И они пошли в картинную галерею. Чтобы окончательно доконать Матвея, Любка с небывалым воодушевлением принялась рассказывать ему о живописи, останавливаясь у каждой картины. Она устроила ему настоящую лекцию по искусствоведению. В ней горел азарт, она жестикулировала, цитировала высказывания каких-то философов и еще черт знает каких мировых светил. Ей хотелось, чтобы он развернулся и ушел. А он все не уходил, наоборот — таскался за ней по галерее и даже делал вид, что все это ему жуть как интересно. Невозможный тип. Мазохист, не иначе.
Матвей, действительно, в какой-то момент поймал себя на том, что слушает ее болтовню с интересом. Его никогда в жизни не тянуло ни в какие музеи, оперы или театры. Подобное времяпрепровождение до сего дня он считал скучным и бесполезным. А тут у него в голове будто со скрипом приоткрылась потайная дверца, из которой хлынул поток ранее незнакомой и даже в каком-то смысле чужеродной информации постепенно стал заполнять пустовавшие ячейки. К тому же рядом была не какая-нибудь старая музейная крыса в очках, а, напротив, привлекательная девушка, которую он уже довольно долго и тщетно пытался охмурить.
Он получил бы еще большее удовольствие от этой экскурсии, если бы можно было притянуть ее, трещавшую без умолку, к себе, положить руку ей на талию и уткнуться носом в ее шелковые волосы. Но здесь, наверное, так себя вести нельзя. А жаль.
Теперь нужно было обязательно сделать главный шаг, ибо она бросила ему вызов. Бестия-художница как будто в открытую насмехалась над его невежеством, и это заводило его так, что кровь буквально вскипала в жилах. Как ни странно, но в этой галерее Люба возбуждала его даже больше, чем во время игры в боулинг. Наверное, потому, что, очутившись в своей среде, она стала еще более раскрепощенной. Кажется, он понял, как ее заполучить. Когда они вышли из галереи на улицу, Любка дежурно спросила, как ему понравилось. Матвей ответил, что очень, и тут же задал встречный вопрос:
— Люба, а вы были в Эрмитаже?
— Нет, к сожалению, не была, — со вздохом ответила она.
— А хотите там побывать?
— Допустим, хочу. И что? — Она с вызовом посмотрела ему прямо в глаза.
— Я вас приглашаю, — сказал Матвей с таким видом, будто звал ее в бар за углом.
— Куда? — не поняла Любка.
— В Москву. Вы же хотите побывать в Эрмитаже.
— Эрмитаж в Питере, — поправила его Любка. И на всякий случай добавила: — В Санкт-Петербурге.
Матвей, ни капли не сконфузившись, уточнил:
— А в Москве у нас что? — Его глаза искрились ленинским лукавством.
— В Москве — Третьяковка.
— С ума сойти. Люба, как много полезного я почерпнул, общаясь с вами.
— Я рада, — сухо ответила она.
— Так вы принимаете мое приглашение?
— Какое приглашение? — Люба догадывалась: этот дебил просто мстит ей за многочасовое торчание в галерее.
— Посетить Эрмитаж.
— По-моему, для этого сначала нужно поехать в Питер, — злобно произнесла она, глядя на Матвея глазами, полными искренней ненависти.
— Это не проблема, — спокойно и даже несколько небрежно ответил он.
— Для кого как, — огрызнулась Любка.
Матвей чувствовал, что еще немного, и она вцепится ему в лицо.
— Люба, я предлагаю нам с вами перейти на «ты». А то…
— А то — что?! — выпалила она, теряя последнюю каплю терпения.
— А то вот что…
С этими словами Матвей обхватил ее покрепче, чтобы она не вырвалась, и поцеловал ее в дрожащие от злости губы. И так он держал ее и целовал до тех пор, пока она, перестав трепыхаться, не обмякла в его руках. Тогда он осторожно отпустил ее, заранее приготовившись в любой момент увернуться от затрещины, если ей придет в голову дать ему по морде — в защиту своей девичьей чести.
Любка стояла перед ним сама не своя, такая смешная, взъерошенная, как воробей, и очаровательно-беззащитная. Матвей снова обнял ее, теперь уже более бережно, как ребенка, она безвольно поддалась, прижалась к нему.
— Что ты со мной сделал? Зачем ты это сделал? — бормотала она.