Матвей собрался ответить шутливым тоном, что, мол, собственно, еще ничего толком и не сделал, но тут понял, что она плачет. И еще догадался, что плачет она вовсе не от того, что он ее вот так насильно и довольно грубо поцеловал. Люба словно была задавлена гнетом каких-то неприятностей. Может быть, глубоко потаенных, женских, которых мужчинам не понять. Может быть, связанных с безденежьем или творческой нереализованостью. Может, обидел тот холеный жеребец, с которым Матвей ее видел у дома. Наверное, ему не следовало вот так набрасываться на Любку. Даже стало немного совестно перед ней.
Внезапно его захлестнула волна какой-то странной, почти отеческой нежности. Никогда, никогда он не сделает ничего такого, что огорчит ее, никогда он не посмеет причинить ей боль. Он будет ее любить, беречь, хранить ей верность, баловать ее, как дитя. Он вывернется наизнанку, только бы она была довольна. Матвей легко поднял беспомощную Любку на руки и понес к своему джипу.
Сев за руль он, как бы между прочим, спросил у нее:
— У тебя паспорт с собой?
— Зачем? — настороженно спросила она.
— Затем, что билет на самолет без паспорта не продадут.
Любка покорно полезла в сумку.
— Да… с собой…
— Здорово. — Он завел машину и вырулил на Красный проспект.
— Матвей… что ты задумал? Какой еще самолет?
— Мы летим в Питер, чтобы посмотреть Эрмитаж. Ты же хотела.
— Что, прямо сейчас летим?
— Ну конечно. А когда еще, по-твоему?
Любка вздохнула. Матвей хитро покосился в ее сторону. Нет уж, он не позволит ей пойти на попятную и не станет слушать никакие возражения. А на случай, если любительница искусства попытается выскочить из машины на ходу, он уже заблокировал дверь. Ей останется только слопать свой паспорт, но Матвей надеялся, что до такой крайности дело не дойдет.
— Ты знаешь, что бывает за похищение человека?
— А тебе неизвестны случаи, когда заложницы влюблялись в своих похитителей?
— Вы на редкость самоуверенны, Матвей Сергеевич. Вам не кажется?
— Мы перешли на ты. Забыла?
Вообще-то она действительно о многом забыла. Это была самая удивительная неделя за всю ее жизнь. Во всяком случае, она никогда так сумбурно и странно не путешествовала. Пока они летели до Санкт-Петербурга, Любка дремала, как сурок. Перелета она почему-то не боялась, хоть в самолетах раньше не летала никогда. Просто в соседнем кресле сидел Матвей, и она понимала: ничего плохого не случится, раз он рядом. Потом был номер люкс в гостинице, с ванной-джакузи, куда они, разумеется, залезли вдвоем. Потом ужин в номере, прямо в постели. И целая ночь любовного безумства. Иногда, в коротких промежутках между плотскими утехами они вспоминали о существовании остального мира и о том, что, собственно, послужило поводом к поездке. Они посетили Эрмитаж. И Любка радовалась так, будто ее допустили на экскурсию в райские кущи.
Матвей только теперь начал понимать, что она находит в этом всем, ибо его самого, невежественного уроженца двадцатого века, до глубины души потрясла непередаваемая красота и великолепие одного из величайших музеев мира. Любка снова много и с воодушевлением говорила, рассказывала о шедеврах. При этом она вальяжно прислонялась к Матвею спиной, и тогда ему становилось не до картин — приходилось предельно концентрировать внимание.
Петербург распахнул перед ними и двери Русского музея, они побывали и в Петергофе, и еще много где, а когда экскурсии надоедали, эти двое, обнявшись, просто бродили по городу, по бесконечным набережным Невы, заходили в какие-то кафешки — выпить кофе и что-нибудь съесть. Или в магазины. В магазинах Матвею нравилось даже больше, так как там можно было беспрепятственно смотреть, как Любка примеряет какую-нибудь одежку и зажимать ее, полуголую, в тесных примерочных…
— Выходи за меня, — сказал он ей в их последнюю ночь в Питере.
Любка испуганно уставилась на него. Прошел месяц с тех пор, как она пришла с заявлением к милейшему подполковнику Шведову, а дело так и не двигалось. До нее вдруг дошла вся чудовищность ее положения. Господи, да они же могут Полякова годами разыскивать, в то время как у нее в паспорте будет стоять этот идиотский штамп! Точно клеймо на лбу. Любке противно было даже заглядывать туда, словно это был не паспорт, а дохлая мышь.
— Ты предлагаешь нам пожить вместе? — осторожно спросила она.
— Куда катится мир… — вздохнул Матвей. — Я предлагаю тебе руку и сердце, почки и печень, и так еще кое-что, по мелочи. Все, прошу заметить, в хорошем состоянии, а кое-что даже в рабочем…